УкраїнськаРосійська

1

Нижеследующие одиннадцать бесед изданы у Миня по списку, поступившему в Ватиканскую библиотеку или с горы Афон, или с о. Патмоса. Несомненно, что они все были произнесены святителем в Константинополе, в 398 и 399 годы, и в таком порядке, в каком издаются. В частности, первая беседа была произнесена в церкви мучеников, называвшейся тогда Ἐν παλαιά πέτρα. Точное место этой церкви неизвестно. В первой беседе замечено, что не прошло ещё 30-ти дней от начала огромного землетрясения, случившегося в Константинополе. Это было в 398 году. Иными, впрочем, землетрясение понимается в смысле падения Евтропия, и время беседы отодвигается к 399 году.

Беседа 1

Сказанная в церкви мучеников, у «древней скалы», когда вследствие дождя собралось немного, – о том, что должно постоянно приходить (в церковь), и что пребывающим во грехах нельзя пренебрегать своим спасением, но (нужно) выражать свое покаяние.

Что это? Нужно бы целому городу быть здесь сегодня, а к нам не пришла даже малая часть. Может быть повинны грязь и дождь? Нет, – не грязь, а беспечность и упадок духа. Чем могут извиниться оставшиеся, когда мученики пренебрегли даже самой жизнью своей, а они не решились (пренебречь) грязью, чтобы прийти? Как мне ублажать вас, пришедших? Как изобразить несчастье тех, оставшихся, – (несчастье) и по отсутствии их, и по причине этого отсутствия? Очевидно, они лишили себя этого прекрасного празднества, приковавшись к житейским заботам и уцепившись за всё сквернящую, очень сильную у них, страсть к наживе. Но если даже нет их здесь, нужно говорить (к ним) и отсутствующим, – очевидно, через вас, присутствующих, они услышат это. Доколе это неистовство наживы? Доколе эта неугасимая печь будет всё наступать и пожигать? Разве вы не знаете, что этот пламень производит тот неугасимый огонь, (что) это изнурение рождает того ядовитого червя? Если ты пренебрегаешь геенной, и твоего ума не потрясают эти слова, так как наказание ещё в будущем, то пусть бы тебя убедило настоящее. Разве вам неизвестно, в каком плоде¹выразилось недавно любостяжание? Не перед вашими ли глазами память этого? Не свежо ли доказательство такой гибели? Весь город наш наполнен остатками того кораблекрушения; и, как во время потопления великого корабля, куда бы ты ни отошёл, кто доску, кто весло, кто парус, кто какую-либо часть поклажи, спасши, держит и вертит во все стороны, так (было) и во время недавно поднявшегося здесь землетрясения: владевшие кто домом, кто полями, кто рабами, кто серебром, кто золотом, – они сделали из себя широкое зрелище несчастья и устроили, чтобы всюду рассеялись воспоминания смятения. И иной, проведши бессонные ночи, перенесши бесчисленные труды и опасности, собравши таким корыстолюбием столько грехов, – (как) бездомник и вне города, стал беглецом на чужбине, нуждается в необходимом питании и видит, что над ним ежедневно висит крайняя опасность, воображает себе мечи, палачей и пропасти, живёт жизнью тягчайшей бесчисленных смертей; другие наслаждаются его имуществом, и до этого льстившие ему коварствуют теперь.

Этого ли недостаточно, чтобы даже совсем тупой вразумился? Но после такого бедствия, после такого ненастья, после такой гибели, после такого переворота, и столь недавнего, что он ещё перед глазами, не прошло ещё целых тридцати дней², – вы опять так безумствуете? И как вы можете извиниться, или чем оправдаться? И не только безумствуете, но даже не приходите, чтобы узнать об этом самом. Как бы к присутствующим я говорю к отсутствующим, – под тяжестью своей большой скорби, – что они не делаются лучше ни по страху за будущее, ни опытом настоящего; но, хищничая, корыстолюбствуя, они как бы черви в каком-нибудь навозе, отгороженные и зарывшиеся в куче этих забот, не стараются даже всего один раз в неделю приходить, чтобы узнать – где они. Как горячечные не могут сами видеть, в каком они состоянии, но нужны для них врачи, которые бы освободили их от беснования, так и одержимые тяжким бешенством наживы нуждаются в своих учителях, чтобы им узнать, что они беснуются. Вследствие этого особенно я их прошу, убеждаю и умоляю приходить к нам и брать себе врачество от этого слова. У меня нет заостренного железа, но есть слово, – острее железа; нет огня, ни едкого врачества, но есть слова, – горячее огня, и доставляющие без боли врачевание.

Из-за чего ты убегаешь, скажи мне, и не выражаешь относительно своей души столько же попечения, сколько бережёшь свою плоть? Когда плоть в худом состоянии, ты и деньги издерживаешь, и даже, если нужно занять, всё отдаешь под залог, – и врачам, если они захотят резать, даже жечь, ты предоставляешь своё тело с полной готовностью делать, чего бы они ни пожелали; а когда в душе источники червей, ты – скажи мне – не идёшь послушать слова, очищающего от гнили, хотя для этого тебе не нужно ни денег тратить, ни переносить такую боль, но предаёшь самого себя полной гибели? И чем по достоинству в этом извинишься? Если бы я говорил: корыстолюбец, хищник, блудник, прелюбодей пусть не вступают в церковь; если бы гнал и преследовал всех грешников, – то и тогда особенной не было бы отговорки, потому что нужно вступать очищенному; но сейчас не говорю даже этого, но: хотя бы ты совершил блуд, хотя прелюбодействуешь, хотя хищничаешь, хотя корыстолюбствуешь, – вступи в церковь, чтобы узнать тебе, что не нужно впредь делать это; влеку всех и притягиваю к себе, и, распростерши отовсюду сеть слова, хочу захватить ею не здоровых (только), но и болеющих. Каждый день я говорю: приди и врачуйся со мною, потому что, врачуя, и я нуждаюсь во врачестве, потому что я человек, и подлежу с тобою страстям той же самой природы, нуждаюсь в словах, обуздывающих беспорядочную узду; и я не живу жизнью беззаботной, тихой и невозмутимой, но и у меня самого есть шум страсти и смятение волн. Впрочем, зачем говорить (это) мне или кому бы то ни было, когда именно достигший небес Павел, – даже он нуждался во многом врачевании. Что он нуждался, это он сделал для нас очевидным; даже он сам не жил жизнью беззаботной, но было у него много борьбы; почему он и говорил: «Но усмиряю и порабощаю тело мое, дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным»(1Кор. 9:27). А умерщвлял он то, что восставало (против него), и порабощал то, что желало быть в разнузданности; и других потому он увещевал, говоря: «Кто думает, что он стоит, берегись, чтобы не упасть»(1Кор. 10:12). Но если Павел не наслаждался спокойствием, но, как обуреваемые морем, видел много отовсюду поднимающихся волн, – то кто осмелится говорить, что ему не нужно исправления, врачевания и непрерывного бодрствования?

Итак, приди и врачуйся со мною, учителем своим. Если ты здоров, то даже из-за этого приходи, чтобы сделаться здоровее; слово, которое исправляет бывшее и предостерегает от неслучившегося ещё никогда, – и больных освобождает от немощи, и не больных делает твёрже. Если у тебя нет этого греха, то есть другой, потому что «кто может сказать: «я очистил мое сердце, я чист от греха моего?» (Притч. 20:9). Так как ты согрешил, не стыдись прийти, но поэтому самому приди. Никто не говорит: так как у меня рана, то я не буду искать врача, даже не принимаю лекарства; но поэтому самому нужно более всего искать и врачей, и силы лекарств. И мы умеем прощать, потому что повинны также сами в других грехах. Потому и Бог дал нам не Ангелов в учители, не Гавриила, сведши свыше, поставил над своим стадом, но, взяв из самого стада, делает пастыря, из самих овец – начальника над стадом, чтобы он был снисходителен к начальствуемым и, помышляя о собственной немощи, не гордился бы перед пасомыми, но имел бы уздой и основой смирение, пригнетение от собственной совести. А что сказанное не есть предположение, выслушай Павла, пишущего об этом и любомудрствующего в Послании к Евреям. Он так говорил: «Ибо всякий первосвященник, из человеков избираемый, для человеков поставляется на служение Богу, чтобы приносить дары и жертвы за грехи, могущий снисходить невежествующим и заблуждающим, потому что и сам обложен немощью, и посему он должен как за народ, так и за себя приносить жертвы о грехах» (Євр. 5:1-3). Видишь ли, как превосходно сказана нам причина, почему не Ангелы, и не Архангелы, но люди поставлены над церквями, чтобы именно они могли сострадать своим сродникам, имея в сознании собственных грехов величайшее учение о смирении? Ведь, говорит, «и сам обложен немощью, и посему он должен как за народ, так и за себя приносить жертвы о грехах». Это происходит и теперь: предстоя этой священной трапезе и вознося страшную жертву, мы испрашиваем отпущения как прегрешений народа, так и о наших собственных взываем, молим и просим, и возносим жертву за всех…³

Приводи ты мне в пример не корыстолюбца, раба чрева и предавшего низости благородство своей природы, но этого, мужей, как он, соблюдающих первообраз и не сквернящих царского своего облика, – и тогда узнаешь, чем иногда бывает человек. И этот также был человеком, и он был рождён женщиной, молоком вскормлен, на земле жил, воздухом дышал, и всё у него было общее с нами, общее в отношении природы; но так как в воле его была особенность, потому и в благодати он воссиял. Хотя у него не было ни денег, ни знатности рода, ни величия отечества, ни красноречия, ни остроты языка, ни толпы рабов, ни роя евнухов, ни дома с золотым потолком, ни шелковых одежд, ни роскошного стола, ни другого чего-нибудь, что многим кажется счастьем, но крайняя бедность, – у него не было средств даже для необходимого пропитания, но он был нищим, протягивал руку и просил хлеба у жены-вдовицы, и то сидонянки; жилищем у него была пещера, одеждой – кожа, столом – земля, предки – неизвестными и бесславными, отечество – ничтожным и средства к жизни грубыми, – однако, ничто такое не стало препятствием этому мужу к славе; но он был и богаче всех царей, и мудрее всех философов и ораторов, и знатнее имеющих диадемы, и много благороднее владеющих царственными городами; он имел отечеством вселенную, вернее, даже она была для него малым городом; и Павел восклицает, говоря: «Скитались в милотях и козьих кожах, терпя недостатки, скорби, озлобления; те, которых весь мир не был достоин»(Євр. 11:37,38). И достиг он вышнего города, Художник и Устроитель которого Бог.

Потому я привёл тебе (в пример) бедного и простого, (как) пользующегося славой, чтобы у тебя не было никакого предлога. Если бы я привёл богатого и мудрого, ты мог бы сказать, что бедность и невежество препятствуют мне сделаться таким; а теперь именно ты не можешь прибегнуть ни к какому такому предлогу: и он был бедным, даже беднее всех людей, в пустыне жил, неизвестен по предкам и отечеству, и во всём остальном, – однако, он воссиял больше солнца и тогда, и теперь; и пока солнце освещает землю, до тех пор будет его слава, хотя он был за столько времени раньше (нас); эта громада времени не заглушила памяти о нём, и весьма естественно. Такова добродетель, дело бессмертное, и сияющее более солнца. Но (унесшимся в море похвал пророка не должно забывать главного предмета) что я раньше сказал, то обнаруживает в себе и этот, (муж), (именно) что было сказано относительно Моисея. Так как ему, вознесшемуся своими преуспеяниями, было естественно не быть очень снисходительным к народу, то смотри, что делает Бог. Попускает, чтобы он лишился своей благодати, так чтобы обнаружилась его немощь; впрочем, (нам) наперёд необходимо показать, как он не был очень снисходителен. Когда он заключил небо и землю сделал бесплодной, и был голод, голод самый жестокий из всех: истреблены были воды, засохла всякая трава, иссякли реки, лицо земли было ужасным, угрожающим смертью; и, всё наступая, голод распространялся, ведя (за собою) жалкую смерть, – (тогда) он так не уступил, но, отошедши, сидел на вершине горы, предав народ иудейский такому тягостному изнурению. Но Человеколюбивый Бог и неизреченная благость не переносили такой суровости; и так как Сам от Себя Он не желал его побудить, чтобы прекратил несчастье, и затем не желал также сделать это без него, то смотри, что происходит: прежде Он вступает в общение с ним, и тогда посылает дождь. Видишь ли в этом благость Божию, человеколюбие и честь в отношении святого? Он излил потоки дождя не прежде, как когда побеседовал с ним и сказал об имеющем быть, и послал его вестником будущего благосостояния. Так как через него произошло печальное, то (Бог) восхотел, чтобы он сделался вестником и полезного; и, сведши с горы, послал возвещать наступление проливного дождя и прекращение голода всюду в той земле. Однако, когда был низведён дождь, и в самое короткое время наступило цветущее состояние, (тогда) собрав четыреста Вааловых жрецов и четыреста восемьдесят, заколол их и пролил потоки крови⁴.

Итак, зачем это для предлежащего главного предмета? Не смущайся, возлюбленный! Я приступлю, наконец, к самому верху сказанного. Когда он низвёл то пламя, одержал победу и поставил её блестящий знак, совершил избиение жрецов, (тогда) он отходит с радостью, и гордясь происшедшим. Послала к нему жена Ахава, ничтожная и презренная развратница, говоря: «Пусть то и то сделают мне боги, и еще больше сделают, если я завтра к этому времени не сделаю с твоею душею того, что сделано с душею”этих жрецов. «Увидев это, он встал»и ушел в путь сорокадневный (1Царів. 19:2,3). Что же? Та высокая до небес душа, он, пренебрегающий всем миром, презревший такой голод, восставший против такого царя-тирана, заключивший небо и открывший, низведший то дождь, то пламя, поправший нужды природы, несокрушимый, всюду дерзновенный, – после стольких преуспеяний, после столь долгого дерзновения, сразу не перенёс словесной угрозы одной блудной женщины, делается, наконец, беглецом и изгнанником, бежит в пустыню, удаляется в сорокадневный путь. Следовательно, какая причина? Бог лишил его благодати, и обнаружилась немощь природы; Он показал пророка, показал и человека, чтобы они научились, что и бывшее тогда было делом благодати. А это Он совершал, чтобы сделать его снисходительным к народу, пресечь и задержать безумие, происходящее от преуспеяний.

Что он думал много о себе самом и воображал, восставал против всех остальных, – я приведу вам в свидетельство его самого. Когда пришёл к нему Бог и спрашивал о причине тамошнего пребывания, говоря: «Что ты здесь, Илия» (1Царів. 19:13)? – а Он спрашивал: «что ты здесь?» – не узнать желая, но желая раскрыть нам сокровенные его мысли, подобно тому как и хананеянку когда Христос спрашивал, то не с тем, чтобы узнать, но чтобы нас научить лежащему в ней сокровищу веры, – итак, Он спрашивал его, почему же, наконец, он предпринял такой путь и, оставив города и народы, возлюбил пустыню, – а это не с тем, чтобы Самому узнать (да и зачем Ему Всезнающему?), но чтобы через его ответ научить нас сокровенной его мысли, и тому, что справедливо попустил, чтобы он был поколеблен от страха и впал в робость; попустил, но не побудил, уступил, но не произвёл, лишил только его (благодати), после чего он и был изобличён, – итак, когда Он сказал: «что ты здесь, Илия», – послушаем, что он говорит: «разрушили жертвенники Твои и пророков Твоих убили мечом; остался я один, но и моей души ищут, чтоб отнять ее» (1Царів. 19:14). Видишь ли, что он считал всех погибшими, и только себя оставшимся, и кроме него никого другого; понемногу это могло довести его до безумия. Именно потому, Бог, отвращая от него этот неправый помысел, говорит: Я оставил Себе «семь тысяч [мужей]; всех сих колени не преклонялись пред Ваалом» (1Царів. 19:18). Так как и (тогда), когда навёл засуху, он продолжал напрягать наказание, и после этого много воображал о себе, будто он единственный такой на земле, (то Господь) попускает ему почувствовать собственную немощь, указывает на множество спасённых, очищая тем и другим его мысль, склоняя быть умеренным всюду, быть снисходительным и срастворять с ревностью человеколюбие.

Если желаешь то же самое видеть и в Новом (Завете), то опять мы попытаемся привести тебе в пример вождей, башни, оплоты и главы из новозаветных. Какими Моисей и Илия, такими оказываются Павел и Пётр в Новом (Завете). Как из этих двоих каждый стал беглецом, убоявшись, первый – одного египтянина, второй – угрозы одной блудницы, так и Пётр, фундамент, основание, столб, после бесчисленных обетований, после стольких чудес, после такого любомудрия, убоялся угрозы не царицы, не мужа, но привратницы-девицы; и это было намного тягостнее прежнего. Те, убоявшись, только убежали, а этот ещё пал самым тяжким падением, о котором все знают. Когда он был лишён благодати, обнаружилась и его немощь, оставленная Божиим попечением. Бог попустил ему пасть, так как и его намерен был сделать начальником над всей вселенной, – чтобы, вспоминая о собственных падениях, он был снисходителен к происходившим потом искушениям. И что сказанное не предположение, выслушай самого Христа, говорящего: «Симоне, Симоне…», сколько раз домогался сатана сеять тебя, яко «пшеницу, но Я молился о тебе, чтобы не оскудела вера твоя; и ты некогда, обратившись, утверди братьев твоих»(Лк. 22:31,32). За помощь тебе дай ты Мне, говорит, эту отплату, потому что если бы не вкусил ты Моего промышления, то у тебя не было бы сил переносить самому по себе нападение его (дьявола). Итак, помышляя о своём, будь снисходителен и к остальным, – на это именно намекает – «утверди», – утверди колеблющихся, снисходя, простирая руку, выказывая в себе много человеколюбия. И Павел, бывший отважнее всякого льва, неустрашимая душа, потерпел то же самое. И смотри, как показывает на самом себе, что он непрестанно нуждается во врачестве смирения. В Послании к Коринфянам он говорит: «Не хотим оставить вас, братия, в неведении о скорби нашей, бывшей с нами в Асии, потому что мы отягчены были чрезмерно и сверх силы, так что не надеялись остаться в живых. Но сами в себе имели приговор к смерти, для того, чтобы надеяться не на самих себя, но на Бога, воскрешающего мертвых, Который и избавил нас от столь близкой смерти, и избавляет, и на Которого надеемся, что и еще избавит»(2Кор. 1:8-10). Мы были в отчаянии, говорит, не ожидали, что будем живы, но думали про себя, что совершенно будем осуждены на смерть, – это значит: «сами в себе имели приговор к смерти», – в этом самое дело нам ответило, что мы совершенно погибнем.

Из-за чего же Бог попустил дойти нам до стольких опасностей? Чтобы мы не надеялись на самих себя, говорит, но на Бога, восставляющего мёртвых. Сказанное им означает, чтобы мы не гордились, чтобы не превозносились своими успехами. Об этом и дальше он говорит яснее, опять пиша так. После того, как сказал о восхищении на Небо, восхождении в Рай, сообщении ему тех неизречённых глаголов, он прибавил: «И чтобы я не превозносился чрезвычайностью откровений, дано мне жало в плоть, ангел сатаны, удручать меня, чтобы я не превозносился» (2Кор. 12:7); здесь намекает на мучающих, оскорбляющих и ввергающих его в темницу, так как каждого из них он называет сатаною. Я был предоставлен, говорит, переносить испытания, чтобы сдерживалось моё безумие, и чтобы я научился усмирять себя. Вследствие этого, наконец, я, воззвав даже к Богу, не имел удачи в прошении, но остался подверженным непрестанным козням, имея муку врачеством смирения. И прежняя жизнь его до обращения была достаточна для его вразумления. Сидящий у ног Гамалиила, живущий в точности по отеческому закону, ревнитель отеческих преданий, ежедневно перелистывающий пророков, вскормленник на законе, – он не принял пришедшего Христа, совершавшего чудеса, беседовавшего об этом, предлагавшего из Писания и изъяснявшего, но преследовал Распятого и Воскресшего, и поверг Его ученика тысячами рук, воевал против церквей и был свирепее всякого волка; сам по себе он не мог сознавать должного до тех пор, пока воссиял свет свыше, и был подан голос, влекущий его к истине. Потому и сам он постоянно в своих посланиях на это обращает (внимание), склоняясь долу и стыдясь за уже бывшее; в Послании к Тимофею он говорил: «Благодарю давшего мне силу, Христа Иисуса, Господа нашего, что Он признал меня верным, определив на служение, меня, который прежде был хулитель и гонитель и обидчик, но помилован потому, что так поступал по неведению, в неверии» (1Тим. 1:12-13). И опять: «Но для того я и помилован, чтобы Иисус Христос во мне первом показал все долготерпение, в пример тем, которые будут веровать в Него к жизни вечной» (1Тим. 1:16). И в Послании к Коринфянам говорил: «Я наименьший из Апостолов, и недостоин называться Апостолом, потому что гнал Церковь Божию» (1Кор. 15:9).

Всё же это было, и оставлял их Бог вне Своей благодати для того, чтобы, когда они научатся собственной немощи, и (тому), как ничтожен человек, не имеющий доли в поддержке свыше, выказывали относительно подчинённых много человеколюбия, много снисхождения, много прощения, вступив на судейское седалище, сделавшись руководителями народа и начальниками. Потому и в Послании к Галатам он говорил: «Братия! если и впадет человек в какое согрешение, вы, духовные, исправляйте такового в духе кротости, наблюдая каждый за собою, чтобы не быть искушенным»(Гал. 6:1). Итак, зная это, будем привлекать необузданных, а грешников будем прощать, будем выражать вместе с Божественным законом много человеколюбия, чтобы и нам самим вкусить многого прощения, в чём согрешаем, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым Отцу слава, со Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 2Когда в полночь царица пришла в Великую Церковь и отсюда подняла останки мучеников и сопровождала через всю площадь до Дрипия, мартириума, отстоящего от города на 9-ть симиев; беседа была сказана в мapтиpиyме, в присутствии ее, всего города и начальников⁵.

Что мне сказать и о чём говорить? Восторгаюсь и беснуюсь беснованием, лучшим благоразумия, лечу, радуюсь, высоко несусь и окончательно опьянён, этим духовным удовольствием. Что мне сказать и о чём говорить? О силе мучеников? Об усердии города? О ревности царицы? О стечении начальников? О посрамлении дьявола? О поражении демонов? Об именитости Церкви? О силе Креста? О чудесах Распятого? О славе Отца? О благодати Духа? Об удовольствии всего народа? О восторгах города? О собраниях монахов? О хорах дев? О рядах священников? О напряжении мирских мужей, рабов, свободных, начальников, подчиненных, бедных, богатых, иноземцев, граждан? Благовременно в отношении всего сказать: «Кто изречет могущество…Твое, Господи, возвестит все хвалыТвои» (Пс. 105:2)? Женщины, которые живут в недоступных теремах и нежнее воска, оставив свои закрытые чертоги, состязались в усердии с самыми сильными мужами, совершая пешком столь длинный путь; не молодые только, но даже состарившиеся; и ни немощь природы, ни изнеженность в образе жизни, ни спесь знатности не стали препятствием для этого усердия. Опять также сами начальники, оставив колесницы, жезлодержцев и копьеносцев, смешались с простыми. И к чему говорить о женщинах или начальниках, когда даже сама та, у которой облегает (голову) диадема и которая облечена в порфиру, в продолжение всего пути не дозволяла сeбе отстать на малое расстояние от останков, но, как служанка сопровождала святых, держась за раку и покров, лежащий (на ней), попирая всякую человеческую спесь, являясь перед таким множеством народа в середине зрелища, – та, которую даже всем евнухам, обращающимся в царском дворце, непозволительно видеть. Но влечение к мученикам, неограниченная (их) власть и пламенная любовь (к ним) побудили сбросить все эти маски, и выказать ревность относительно святых мучеников открытым усердием.

И вспомнила она о блаженном Давиде, облеченном также в порфиру, и с диадемой, со скипетром еврейского народа, когда, оставив всю ту скинию, воздвигал он ковчег, прыгал, плясал и скакал, при большом восторге и веселии, прыганьем выражая свою радость, которую имел при совершении (перенесения ковчега). Если во время тени и образа нужно было, чтобы выражался такой пыл, то тем более во время благодати и истины, – так как и она поднимала ковчег, много лучший того Давидова. Не каменные скрижали в нём, но скрижали духовные, благодать цветущая, дар блистающий, кости, которые светлее самых лучей, или вернее – испускают из себя самую блестящую молнию. Глядя на солнечный луч, демоны нисколько не страдают; а, не перенося исходящего отсюда блеска, они ослепляются, прогоняются и бегут с большого расстояния: такова сила даже пепла святых, которая не только покоится внутри, в останках, но и дальше простирается, прогоняет нечистые силы и освящает в большом изобилии приходящих с верою. Потому-то также эта христолюбивая (царица) следовала подле останков, постоянно держась (за них) и извлекая себе благословение, была для всех остальных учителем в этом прекрасном и духовном приобретении, уча всех почерпать из этого источника, из которого всегда почерпают, но который никогда не иссякает. Как изобильные потоки источников не объемлются внутри их собственных недр, но изливаются и текут через край, так и благодать Духа, почивающая у костей и обитающая со святыми, изливается также на других, с верою сопровождающих её, стремится с души на тела, с тел на одежды, с одежд на обувь, и с обуви на тени. Вследcтвиe этого совершали чудеса не только тела святых апостолов, но даже платки и опоясания, и не только платки и опоясания, но даже тень Петра производила действие могущественнее живых. Некогда даже милоть, сброшенная на Елисея, низвела на него двойную благодать; не только тело Елисея, но даже одежда та была исполнена благодати. Потому-то и у трех отроков естество пламени устыдилось не только тел их, но даже самой их обуви. И у Елисея эта благодать не удалялась от него, даже скончавшегося, но самая смерть разрушалась, когда был брошен в могилу пророка другой мертвец. Так было и сегодня: во время несения останков, когда засиял луч от костей и пожигал полчище противных сил, – поднялись отовсюду разжжение демонов, вой и плач.

Я в восторге и воспаряю от удовольствия вследствие того, что вы пустыню сделали городом, оставив город пустым, – что показали нам сегодня богатство Церкви. Вот сколько овец, и нигде волка; сколько виноградных лоз, и нигде терния; сколько колосьев, и, нигде плевел. Море простерлось от города до здешнего места, море свободное от волн, без кораблекрушения, свободное от скал; море – (которое) слаще всякого мёда, для питья приятнее питьевых вод. Не погрешил бы кто-нибудь, назвав это море также рекой огня; так светильники, густо и непрерывно протянувшиеся ночью сплошь до этого мартириума, представляли зрителям вид огненной реки. И это ночью; а при наступлении дня, явились опять другие светильники; восходящее солнце те скрывало, делало тусклее, а эти в помышлении каждого показывало в большей светлости; этот огонь вашего усердия был жарче того видимого огня; и каждый нёс двойной светильник: огня – ночью, усердия – ночью и днём; точнее, я не назову наконец той (ночи) даже ночью, потому что она соревновала дню, собирая вас отовсюду, как сынов света, и являя (вас) светлее бесчисленных звёзд и утренней звезды. Как пьяные и день делают ночью, так всю ночь бодрствующие и бдительные делают днём и ночь. Потому во всю ночь они пели пророческое (изречение): «Но и ночь (есть) свет в услаждении моем. Ибо тьма не будет темна от Тебя, и ночьбудет светла, как день: какова тьмаее, таков и свет ее (будет)”⁶ (Пс. 138:11,12). Светлее какого дня не была эта ночь, когда все были в таком избытке восторга, духовно радовались, когда столько высыпало народу, наводнившего и дорогу, и площадь? Не видно было даже голой почвы, но вы, покрыв весь путь людьми, представили из себя во всё путешествие как бы одну непрерывную золотую цепь, одну реку, многошумно несущуюся; и, вверх, на небо взирая, мы видели луну посредине и звёзды, а внизу множество верующих, и среди них идущую царицу, светлее луны. Как звезды, которые ниже, лучше верхних, так и эта много светлее той.

Настолько ли луна (светла), насколько украшена верой душа при таком достоинстве? Чему наперед можно в ней удивляться: ревности ли, (которая) жарче огня; вере ли, – тверже алмаза; сокрушению ли духа и смирению, которым она скрыла всё, до крайности отвергши царское достоинство и диадему, и отсюда всякую спесь, а облекшись вместо порфиры в одежду смирения, и вследствие её став ещё светлее? Многи, часты были царицы, которые были причастны только той же самой одежде и диадеме, и славе царской; но тот избранный наряд был лишь её, и только её тот победный знак. Из цариц только эта с такой честью сопровождала мучеников, с таким усердием и благоговением, вместе с народом, отвергши всех телохранителей, до крайности устранив почти всякое неравенство жизни. Вследствие этого она не меньше мучеников принесла пользу народу. Как все смотрели на останки, так изумлялись и её попечению, богатые и бедные, – смотря на неё, неотступно держащуюся за кости, в продолжение такого путешествия, ни устающую, ни оставляющую, но прильнувшую к раке. Потому мы не перестаём ублажать тебя, не мы только, но и все последующие поколения.

Бывшее здесь услышат пределы вселенной, насколько солнце осиявает землю; услышат те, что будут после нас, и те, что после них; и никаким временем не предастся забвению происшедшее, так как всюду во вселенной и всюду в поколениях последующих сопровождать его (будет) многой известностью Бог. Если Он сделал, что дело жены-блудницы достигло пределов вселенной, и утвердил в памяти навсегда, – много больше не попустит, чтобы забылось дело благопристойной, почтенной и благоразумной жены, показавшей столько благоговения, при царской власти: все будут ублажать тебя, гостеприимницу святых, заступницу церквей, соревновательницу апостолам. В самом деле, если даже ты получила в удел женскую природу, всё же тебе возможно соревновать и апостольским успехам. Так некогда и Фива, та, которая приняла учителя вселенной и сделалась его заступницей, была женщиной, соучастницей твоей в той же самой природе; однако, она настолько воссияла, что тот святой, достойный небес и больший всех апостолов, прославил её и сказал, что «она была помощницею многим и мне самому»(Рим. 16:2). И Прискилла получила в удел женскую природу, но это для неё нисколько не стало препятствием к прославлению, и к тому, чтобы память о ней сделалась бессмертной. Тогда был также другой многочисленный сонм жён, проводивших апостольскую жизнь. Потому и тебя теперь причисляя к ним, мы не погрешим, что ты именно пристань для всех церквей, и настоящим царством воспользовалась для приобретения будущего Царства, устраивая церкви, почитая священников, уничтожая блуждание еретиков, принимая мучеников не за столом, но в душе, не в куще, но волею, или лучше – и в кущи, и волею.

Hекогда также Мария предводительствовала народом, неся кости Иосифа, и воспела песнь; но та, когда египтяне были потоплены в море, а ты, когда демоны задушены; та, когда фараон был потоплен в море, а ты, когда дьявол низвергнут; та с кимвалами, а ты мыслью и душой, звучащей сильнее трубы; та по освобождении иудеев, а ты по увенчании Церкви; та, ведя народ один одноязычный, а ты многочисленные народы иноязычные. И ты нам привела многочисленные сонмы, восклицающие песни Давида то на римском, то на сирийском, то на варварском, то на эллинском наречии; было видно, что различные племена и различные сонмы – все имеют одну кифару, Давидову, и венчают тебя молитвами. Радость этого праздника призывала и боголюбезнейшего царя, влекущего с тобою плуг благочестия; но даже это было делом твоего благоразумия – удержать его сегодня дома и обещать пришествие (его) к утру. Чтобы ни толпы всадников, ни шум от вооружённых воинов не оскорбили дев, стариц, старцев, и не смутили праздника, она, поступая достойно своего благоразумия, разделила торжество между ним и собой. Если бы они прибыли сегодня оба, сегодня же был бы конец празднику; а чтобы и в настоящий день совершить покой, и прибавлением завтрашнего щедро умножить радость, она разделила с ним богослужение и, сегодня прибыв сама, обещала нам пришествие его на утро. Как общница она ему в царствовании, так и в благочестии, и не допускает, чтобы он был без доли в преуспеяниях, но всюду берёт (его) в соучастники. Так как и в наступающий день должно у нас продлиться духовное торжество, то выкажем опять то же самое своё рвение, чтобы, как сегодня мы видим её, христолюбивую, вместе с городом, так созерцали бы завтра боголюбезного царя, приходящего с войском и приносящего Богу ту же самую жертву благоговения, ревности, веры; и, взяв в общники своих молитв святых мучеников, будем молить их о долгой жизни, маститой старости, о детях и детях детей, и прежде этого всего, о продлении этой ревности, умножении благоговения и таком завершении настоящей жизни, чтобы и нескончаемые века царствовать вместе с Единородным Сыном Божиим, – «если терпим», сказано, и совоцаримся (2Тим. 2:12), – и достигнуть вечных благ, которых да удостоимся мы все благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу слава со Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.Беседа 3Его же. В следующий день, когда был царь в мартириуме апостола и мученика Фомы, находящегося в Дрипие, и когда он удалился перед беседой; сказана была беседа, по удалении его, к народу⁷.

Благословен Бог: сколь велико могущество мучеников! Вчера целый город с царицей, сегодня царя с войском, в великом благоговении, они привлекли сюда к нам, не узы наложив, но цепь любви, цепь никогда не разрываемую. Удивительно именно не то, что царь пришёл, но что с большой готовностью, не по принуждению, но охотно, не милость оказать, но милость получить; благодетель всех во вселенной пришёл, чтобы насладиться благодеяниями от этих святых и извлечь плоды из этих величайших благ. Потому, как сам он диадему, так все телохранители, сняв с себя, кто щиты, кто копья, оставив это тщеславие, – они прибыли все с успокоенным духом, как бы восходя от земли на небо, где нет достоинств, знатности и всякой такой тени достоинств, а сияют только пример жизни и плоды добродетели. Если здесь так велико могущество мучеников, подумай, как велико оно на небесах; если такова их честь во время подвигов и борьбы, то какова будет награда во время воздаяния? И наше (дело) не оканчивается настоящим, но мы шествуем к иной жизни, лучшей, чем настоящая, восходим к высоким надеждам и к бессмертному наслаждению благами, не имеющими конца. Бог разделил нашу жизнь на эти два века, и настоящий сделал трудовым, а будущий – приятным и бесконечным, чтобы, здесь немного потрудившись, там насладились мы бессмертных венцов. Даже при начале, тотчас, Он желал ввести нас в ту жизнь; но мы задержали, устроив нерадением своим большое промедление и сделав, по безрассудству, это грядущее далеким. Я постараюсь сделать это ясным из бывшего для нас вначале. Таков-то Бог: когда Он намерен доставить нам что-либо полезное, хотя бы мы явились даже недостойными Его дорогой чести, Он всячески показывает, что Он желал бы, но по нашему нерадению произошла неудача в том, чего Он желал. Так Он поступил и вначале.

Создавая человека, Он создал его тотчас не с трудами, не с бедствием, не с печалью, сделал не смертным, но он был тогда чужд как уныния, так трудов и смерти. Если бы Он дал ему сначала это в удел, то затем после преступления не осудил бы его на это, в качестве наказания и мщения. Итак, когда он был чужд этого, он блистал светлее солнца, – находясь без одежды, был облечён славою. Действительно, величайшим знаком его блаженства было также и то, что он не нуждался ни в одежде, ни в покрытии, ни в другом каком-либо таком одеянии, но у него было тело выше такой нужды. Но не в этом только он был блажен, а также в том, что раньше он вкушал беседы с Богом и роскошествовал в дерзновении к Нему. И Ангелы трепетали, Херувимы и Серафимы не осмеливались даже поглядеть прямо; а он беседовал как бы друг с другом. И когда Он создал породы бессловесных, привел к нему, и он положил всем имена, – оставил имена неприкосновенными. И в этом величайший знак Божественной чести – не в том, что Он повелел ему положить имена, но что, когда человек поколебал данный ему закон, Бог не поколебал чести, которую дал ему до закона, но «как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей» (Бут. 2:19).

Видишь ли, что никакого там (нет) намека на настоящую жизнь? Ни искусств, ни торговли, ни домостроения, ни одежд, ни обуви, ни кровли, ни стола, ни труда, ни печали, ни смерти, ни роя остальных страданий, но блестящее вступление, светлое преддверие и начало, ведущее к лучшей жизни. Но Адам задержал (его), преступив, по неизъяснимому нерадению, пределы повеленного, не смогши удержаться даже от одного дерева; однако и тут выражается много Божественного человеколюбия. Ведь обычай у Бога таков, что когда теряем что-либо через нерадение, Он, всё делая и предпринимая, не прежде перестаёт, как приведёт нас к еще большему, чем то, что мы потеряли; это именно тогда и случилось. Мы потеряли Рай, и получили Небо; отсюда это предприятие стало даже больше наказания. Но не тотчас мы получили, и это есть (дело) Его попечения. Так как враг сказал, что «будете, как боги» (Бут. 3:5), этими надеждами надмил их, настроил ожидать богоравенства, поощрил на безумие, сделал то, что они восприняли мысль больше собственной природы, то, врачуя эту рану, тотчас попускает дождаться смерти, так чтобы на опыте познать замысел дьявола и, хорошо воспитав душу, получить затем и бессмертное тело. (Бог) желал, чтобы до этих пор страх смерти был крепок в душе, и это дело являлось бы страшным.

Потому также Он попустил умереть прежде всего Авелю, чтобы преступник узнал из самого вида (смерти), что такое смерть, и сколь тяжкое и неприятное она дело. Если бы он сам скончался первым, то не узнал бы природы дела, не увидев ни разу другого мертвым; а теперь он сам, при жизни, видя смерть владычествующей над другим, над сыном, учился величию наказания точнее и яснее. Потому он увидел её не просто на чужом, но на своём сыне: отсюда насилие (её), вместе с природой дела, производило более тяжкую скорбь, – с природой добродетель сына, и с добродетелью цветущий возраст, потому что он скончался не в старости, но в самом цвете юности; ко всему этому ещё то, что он пострадал от брата, и от брата беззаконно и несправедливо. Вследствие всего этого личина смерти делалась ужасной и по виду более горестной, в Адаме возбуждалась скорбь более тяжелая, когда всё из вышесказанного зажигало великую печь, производило более едкое пламя и вразумляло, в какое зло вверг его дьявол. Если мы, видя ежедневно мертвых, волнуемся, смущаемся, падаем духом, – и не только мы, но даже напускающие на себя важный вид и тщеславящиеся высокими достоинствами, – если и они, находясь при погребении даже обыкновенного мертвеца, падают духом от этого зрелища, делаются незначительнее всякого, – то, что естественно было вынести ему, прежде всех глядевшему на мертвеца, к тому же в лице своего сына, и такого сына, ему, не притупившему ещё страдания непрерывностью умирающих, но чрезвычайно потрясенному необычностью дела? Что естественно было вынести смотревшему на того, кто не чувствовал ни звука, ни прикосновения, ни слёз, ни рыданий, кто не двигался, не сострадал скорбящему отцу, не производил привычных действий? Ты не смотри именно на настоящее положение, но подумай, что тогда человек этот прежде всех увидел мертвеца и исполнился великого страха, великого смущения.

Однако, вместе с этим подумал Бог и об утешении; Он желал не только умножить боязнь смерти, но чтобы человек воспользовался также некоторым облегчением. Каким же именно? Тем, которое от Воскресения. Но Он не дал его тотчас, а тотчас раскрыл надежду на него смутно и как бы в загадке. Когда боязнь была сильно увеличена, она потрясла дух человека; и было показано, чем была смерть, как тяжка, неприятна и обременительна, и не только тем, что она перед глазами, но и тем, что за глазами – червями, зловонием, гноем, прахом и всем остальным, что сопутствует мертвому телу, – когда боязнь была увеличена, и она потрясла дух, смотри, как приводит, наконец, и к надежде на Воскресение, смутной и неясной, а всё же приводит. Он не допустил, чтобы умер Енох, бывший после этого; и Павел говорит: «Верою Енох переселен был так, что не видел смерти; и не стало его, потому что Бог переселил его» (Євр. 11:5). Преложил, и не допустил умереть; Он не сделал его ещё бессмертным, чтобы не устранить боязни, но он пребывает, не умирая, – он, хотя не бессмертен, наделён в смертном теле долготою жизни, через это смутно приоткрывая, как я сказал, надежду до Воскресения. Потому также и первому праведнику Он попустил умереть; не погрешил бы кто-нибудь, назвав, кроме сказанной причины, и иную. Какую же? Ту, которая (относится к) Воскресению. Так как смерть в будущем не имела постоянно властвовать, для этого Он сделал, что первое основание, первый корень её был укреплён в праведности, чтобы основание было гнилым. Как грех – пища смерти, так праведность – уничтожение и исчезновение смерти. Он попустил, чтобы имеющий прежде всех скончаться был праведником, наперёд (тем) говоря нам, являя хорошую надежду и показывая, что Он не попустит, чтобы наш род пребывал всегда в смерти: вот почему Он и положил основание для неё весьма слабое.

Потом после Еноха, при Ное, Он опять другим образом дал нам видеть Воскресение. Чем в лучшем положении, нежели yмершие, был Ной, заключённый в такой бездне, мраке и темнице? Однако, безграничные моря, покрывшие вершины гор, не потопили бывшего в ковчеге; но как бы восстав от смерти, вышел тогда Ной из того долгого ливня, давая нам видеть в его собственном спасении Воскресение. Опять после него, – а насколько время шло вперед, настолько яснее показывались и образы Воскресения, – при Ионе, Он совершил то же самое. Три дня в ките были знаком трех дней в смерти, и избавление от кита было предвестием о Воскресении Владыки; потому и сам Он говорил: «Род лукавый и прелюбодейный ищет знамения; и знамение не дастся ему, кроме знамения Ионы пророка; ибо как Иона был во чреве кита три дня и три ночи, так и Сын Человеческий будет в сердце земли три дня и три ночи»(Мф. 12:39,40). Кто-нибудь не погрешил бы, назвав также рождение Исаака образом Воскресения. Потому и Павел, рассказав относительно рождения его от бесплодной, и сказав, что отец его, сверх надежды, веровал в надежде, и что «не изнемогши в вере, он не помышлял, что тело его, почти столетнего, уже омертвело, и утроба Саррина в омертвении; не поколебался в обетовании Божием неверием, но пребыл тверд в вере, воздав славу Богу и будучи вполне уверен, что Он силен и исполнить обещанное», – прибавил: «впрочем, не в отношении к нему одному написано, что вменилось ему, но и в отношении к нам; вменится и нам, верующим в Того, Кто воскресил из мертвых Иисуса Христа, Господа нашего»(Рим. 4:19-21,23-24).

Итак, ясно, что рождение Исаака было образом Воскресения Христа. Если бы оно не было образом, то он не прибавил бы и не сказал бы: «Не в отношении к нему одному написано, что вменилось ему, но и в отношении к нам». Образы пишутся не для принимающих (их) в то время, в которое они (образы) бывают, но для имеющих в последующее время получать пользу от них. Потому также в другом месте говорит: «Все это происходило с ними, как образы; а описано в наставление нам, достигшим последних веков» (1Кор. 10:11). И Илия, взятый, открыл нам эту надежду на Воскресение. Но то, как в образах; а когда, после долгого и бесконечного времени, пришёл Единородный Сын Божий, Он нам показал Воскресение самым делом, через собственное Тело, освободив его от власти смерти; потому и говорится: “Христос, – умерши – воскреснув из мертвых, уже не умирает: смерть уже не имеет над Ним власти. Ибо, что Он умер, то умер однажды для греха» (Рим. 6:9,10).

В (самом) начале это было смутно, – надежда Воскресения, как в загадке, была показана нам через Еноха, а разрушение смерти – через Авеля; но то и другое через Единородного Сына Божия стало ясным, очевидным, вполне истинным. Отсюда произросли у нас и сонмы мучеников – когда смерть была разрушена, а воскресение сияет. Потому также настоящая жизнь стала тяжёлой и исполненной многих трудов, – чтобы более косные из людей, охотно пребывающие в настоящем, будучи выталкиваемы отсюда и изнемогая под тяжестью этой жизни, убегали удовольствий и пристрастия к настоящей жизни, а стремились бы к Небесной любви и спешили бы к тому дню. (Человек) любомудрый и возвышенного ума не будет нуждаться в здешнем увещании, но, подумав, сколь велико Царство Небесное, а ещё более, чем Царство, пребывание с Богом и со Христом, – а это действительно больше всякого царства, – не почувствует никакой сладости в настоящем, но пренебрежёт им, минуя его быстрее тени. Так как многие, будучи в рабстве плоти и во власти житейских забот, охотно пребывают в них, наподобие гнездящихся зверей, то, чтобы отсечь пристрастие их к этому, Он дал им в удел много печали, боязни, забот, дум, борьбы, опасностей, робости, большой рой телесных страстей, осаду от тела и много другого, чего в одном слове не сказать, чтобы, ужасаясь хотя облака этих зол, они пожелали возвратиться в неволнуемую пристань и наслаждаться непрестанной тишиной, в которой нет зол, примешанных к благу, но чистое благо, действительное благо.

Что прекрасным кажется здесь, как-то: богатство, слава, могущество, всё это прекрасно лишь по имени, и смешано с противным; а в тамошнем беспримесном и чистом – блаженство не по имени, но на деле. Итак, чтобы нам достигнуть этого, поревнуем добродетели мучеников, мужеству, ревности, вере, презрению настоящего, желанию будущего. Можно преуспевать во всём этом и вне гонения. Пусть даже костёр и не разложен впереди, зато в наличности страсть, сильнее (его); пусть и нет звериных зубов, зато теснит ярость мучительнее зверя; пусть и не стоят по сторонам палачи, терзая бока, зато лежит внутри зависть, съедающая дух мучительнее всякого палача. Итак, нужно нам, приготовившись к борьбе с этими страстями и поставив оплотом против них силу любомудрых помыслов, так совершать настоящую жизнь, и быть всю жизнь в подвиге, чтобы, потрудившись немного времени, непрестанно быть увенчанными и наслаждаться вечных благ, всегда будучи с Господом и вкушая того сожительства, превосходящего всякое слово и мысль, – в каковом все мы да будем участниками, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым Отцу слава, со Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 4Беседа увещательная, сказанная в храме святой Анастасии в отношении отсутствующих, и изложение состязаний и подвигов блаженного и праведного Иова.

Насколько собравшихся меньше обычного, настолько и мы будем пользоваться большим усердием. И несправедливо было бы, чтобы нерадение отсутствующих оскорбило наше старание, но из-за самого этого предложим трапезу даже более щедрую, чтобы не прибывшие, познав опытом наказание, сделались наконец старательнее относительно этих собраний. Потому также вашу любовь приглашаю быть внимательными к говоримому; для вас будет двойная польза: передавая говоримое отсутствующим, вы сделаете их более старательными, также свою душу совершите более любомудрой. Как природа земли, о которой нерадят, производит худые травы, а постоянно лелеемая земледельческими руками, даёт зрелый плод, так и душа человека – лежащая в лености рождает терние прегрешений, а пользующаяся попечениями приносит красующийся плод добродетели. Потому и некто мудрый увещевает, говоря: «Проходил я мимо поля человека ленивого и мимо виноградника человека скудоумного: и вот, все это заросло терном, поверхность его покрылась крапивою, и каменная ограда его обрушилась»(Притч. 24:30-31). Чтобы этого не было теперь, мы постоянно пользуемся серпом слова; и, если вырастает что-нибудь худое, всегда вырезаем; а если что-нибудь зрелое, имеющее плод, – питаем, орошаем и доводим до цвета, постоянно выражая свою заботу. Мы нуждаемся в двойном попечении, вернее, даже в тройном: в одном – чтобы нам быть свободными от порочности, в другом – чтобы приобрести себе добродетель; а после этого – чтобы соблюсти приобретенную; здесь даже больше всего нужно труда, потому что тот лукавый демон, завидуя и нашей красоте, больше нападает на преуспевших; и как пираты и потопители минуют корабли с песком, а если где-нибудь увидят с дорогой кладью и с хранящимся в них богатством, нападают на них, пробуравливая снизу, поражая сверху, употребляя всякую хитрость, так и дьяволобычно поражает, завидует и коварствует в особенности против собравших много добродетели.

Столько было людей по вселенной при Иове, и только против него он вооружился и употребил все свои хитрости; однако, не в силах был произвести кораблекрушение, но полнее сделал кладь и приумножил товар. Такова добродетель: когда её поражают, она делается могущественнее, и, когда против неё коварствуют, становится непоколебимее. Так было именно и с тем блаженным, который, отовсюду поражаясь, становился непоколебимее и не отдавался в руки под бесчисленными стрелами, но опустошил колчан дьявола, а сам не повергся, не споткнулся, но, как отличный кормчий, и не потонул, когда море бесновалось и поднимались волны, и не стал беспечнее, когда была тишина; он соблюдал одинаково своё искусство при той и другой перемене времени, и ни богатство его не надмило, ни бедность не унизила. Ни тогда, когда дела шли благоприятно, он не был небдителен и не охладел, ни – когда был разрушен почти целый дом и произошла полная гибель, он не возмутился и своего мужества не посрамил. Пусть слушают богатые, пусть слушают бедные! Для тех и других это полезная повесть; вернее, эта история полезна для всех людей – и благоденствующих, и бедствующих. Подвижник благочестия, увенчанный вселенной, воспользовавшись тем и другим оружием, воздвиг победный знак там и здесь, и, при всяком роде борьбы, когда восстал на него демон, – во всём он противостал, и во всём был победителем; и как благородный воин умеет воевать ночью, осаждать стены, сражаться на море, биться пешим строем, пускать стрелы, метать копьё, действовать пращей, дротиком, превосходить противника во всяком роде борьбы и всюду брать верх, – так именно и тот благородный перенёс, при большом мужестве, всякое испытание: бедность, голод, болезнь, скорби, потери детей, (огорчения) от друзей, от врагов, от жены, от рабов. И не было человеческого несчастья, которое бы не было излито на его тело. Однако, он преодолел все сети и стал выше дьявольских приманок; именно то особенно и удивительно, что на него обрушилось всё, всё с излишком и всё сразу.

Не смотри ты на то лишь, что он столько выстрадал, но заметь, что и не понемногу, и не с перерывами, а сразу и вместе. Это немалая прибавка испытаний; прежде всего, из остальных всех людей может быть не нашлось бы никого, кто перенёс бы всё вместе, но – если иной с бедностью борется, то здоровьем наслаждается; если бедностью и болезнью мучается, то часто утешается в перенесении несчастья ободрением жены, служащей для него вместо пристани; если не утешается такой женой, то и не советующей так гибельно; если же и так гибельно советующей, то не теряет сразу всех детей; а если и сразу, то не такой смертью; а если и такой смертью, то у него есть утешающие друзья; а если и нет утешающих, то нет и так позорящих; если же и есть позорящие, то нет поносящих рабов; а если и поносящих, то не плюющих в лицо ему; а если и плюющих в лицо, то не мучается такой болезнью; а если и мучается такой болезнью, то наслаждается комнатой и защитой, и не сидит на навозной куче; а если и сидит на навозной куче, то у него есть протягивающие руку; а если и нет протягивающих руку, то нет и позорящих. Он же всё это перенёс, и, как я раньше сказал, особенно то удивительно, что и вместе всё; а это придаёт несчастью вид двойного и тройного, когда именно подвизающийся не ободряется остановкой, но вследствие непрерывности смятение делается больше и смущение сильнее, что с ним и случилось. За потерей овец и сожжением следовало похищение волов, за этим – отнятие ослов, за этим – угон верблюдов и избиение рабов, за этим – потеря детей и та ужасная, неслыханная смерть, и ещё ужаснее гроб, – потому что то же самое было и смертью, и гробом, – и трапеза, за которой сейчас шло пиршество, а сейчас изуродованные тела, и чаши и кубки, заключающие вместе с вином кровь и изувеченные части (тел).

Однако, после этой тяжкой, страшной истории, другая, ещё более тяжкая, ожидает его, нимало не отдохнувшего. Начинаются источники червей, токи гноя, пребывание на навозной куче, оскабливающий бока черепок, зловоние ран, вызывающее неслыханный голод, не дозволяющее однако же дотронуться до хлеба, который перед глазами, и возбуждающее отвращение, мучительнее голода; и это не на два, десять, двадцать, сто дней, но на много месяцев. Но и здесь не остановилась борьба: когда он был в таком положении и терзался отовсюду, извнутри и совне, последовали ещё козни жены. Сожительница делается оружием демона и поражает своего мужа, ссудив своим языком дьявола, поражает стрелами более острыми и гибельными, чем выше сказанное. Но даже и здесь борьба не окончилась, а была опять началом и вступлением в состязание. Когда и отсюда не получилось для дьявола никакой прибыли, подошёл хор друзей, выражающий под личиной сострадания вражду, – нападают на лежащего, бередят раны, сменяя друг друга, не дозволяя (ему) вздохнуть и много раз становясь кругом, как бы устраивая тягостный хоровод. Говорить ли мне и о невыносимом испытании ночью, – самом неслыханйм и необычном? Всем остальным людям, хотя бы они претерпели огромное множество несчастий, хотя бы обитали в темнице, хотя бы обложены были цепью, хотя бы оплакивали несчастья, хотя бы переносили телесное посрамление, хотя бы подавлялись бедностью, хотя бы болезнью, хотя бы трудами, хотя бы бедствиями, – однако, наступившая ночь доставляет врачество утешения, освобождая тело от трудов, удаляя душу от забот; но у него тогда и пристань сделалась утёсом, врачество стало раной, утешение – некоторым прибавлением мучительнее скорби, и страшная буря была в ночь, доставляющую всем людям тишину; он убегал от дня, как от волн, вследствие тех невыносимых скорбей, а находил треволнения, вихри, пучины и скалы, до такой степени, что и волны дневные делались желательными. Потому, рассказывая о том неслыханном страдании, он вопиял, говоря: «Когда ложусь, то говорю: «когда-то встану?», а вечер длится, и я ворочаюсь досыта до самого рассвета» (Йов. 7:4)? Из-за чего, скажи мне? Естественно, что днём ты желаешь ночи, – ведь вечером он призывает ночь, как доставляющую всем облегчение от дневных зол, – а будучи в ночи, тишине, забвении тех скорбей и забот, почему опять ты ищешь дня? Потому, что для меня ночь мучительнее дня: она доставляет мне не облегчение от трудов, но увеличение (их), смятения и смущения; повествуя об этом самом, он говорил: «Ты страшишь меня снами и видениями пугаешь меня» (Йов. 7:14). И повергался он в трепет, видя ночью ужасные видения, терпя невыносимый страх, сильное исступление и ужас.

Ужели вы не утомились, слушая об этих несчастьях, одно за другим? Но он не утомлялся в страдании. Потому именно я призываю вашу любовь ещё немного подождать; мы не всё ещё сказали, и не присоединили иного преизбытка. Первый состоял в том, что всякое несчастье, свойственное людям, перенёс один человек; второй – что всё вместе, и даже не было у него обычного перерыва; но хочу сказать и о третьем. В чём же он? В том, что каждое из сказанных (несчастий) обрушилось не только вместе, но и с большим преизбытком и силою: бедность его была тягостнее всякой бедности, также и болезнь, и сидение, и потеря детей, и всё, что с ним было. Рассмотри же: теряет ли кто-нибудь имущество? Но не так целиком, и не таким образом. Лишается ли детей? Но не сразу всех, и не стольких, и не таких. Подвергается ли болезни? Но не такой, а или лихорадке, или увечью, или другому какому-либо обычному страданию. То поражение было некоторым странным, и ясно только страдавшему. Никакое слово не в силах было бы представить горечь тех язв и мучительность ран, но достаточно только сказать о совершителе и его неудержимой ярости, чтобы обозначилось величие поражения. Неслыханным и странным было также и то сидение; нет, истинно нет ни одного бедняка, который бы когда-нибудь, будучи посажен под открытым небом, так терпел во всё время, как он – без одежды, лишённый всякого покрова, сидя в ранах, на навозной куче. Часто у кого-нибудь бывает злая жена, но никогда ни у кого не было настолько злой, чтобы, при таком несчастье, нападать на мужа, изощрять меч против его души и внушать такие советы. А странность друзей и рабов, а неслыханность голода – что он не вкушал предлежащей трапезы? Говорить ли ещё о четвертом преизбытке. Разумею прежнее его богатство и благоденствие. Кто сначала живёт в бедности, тот легче переносит её, так как привыкает к страданию; а кто лишился такого благоденствия, тот переносит и скорбь наиболее острую, и наибольшее смущение, вследствие неопытности, неподготовленности и крайней мучительности чувства. Можно и пятый назвать, – какой это? Что каждый из остальных людей, сознавая за собою много худого, знает причину, за что страдает, – это немало (служит) к ободрению, – а он не был в состоянии даже думать, что ему возмещаются прегрешения и грехи, и это особенно смущало его рассудок. Когда он смотрел на свою жизнь, на совесть, светлее солнца, и на множество преуспеяний, он знал, что был достоин венцов, похвал и бесчисленных наград; а когда – на тело, раны и всё случившееся, когда видел самого себя, страдающим мучительнее дерзнувших на крайние (преступления), – не находил назвать причину, из-за которой он так страдал; потому именно, прибегши к необъятности Божественного домоправления, он говорил: «Господь дал, Господь и взял»(Йов. 1:21). И жене возражая по возможности, вкратце высказал размышление, показывающее его особенное благоговение, говоря так: «Неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать»(Йов. 2:10)?

Сказать ли также об ином преизбытке, особенно венчающем, прославляющем того борца и показывающем его высокую и до небес досягающую душу? В чём же он? В различии по времени: он так любомудрствовал до благодати и до закона. Это не маловажно, – также можете сплесть бесчисленные венцы. За те же самые преуспеяния – не те же самые награды, когда один преуспел в этом в более раннее время, а другой в самое последнее, – но намного больше он для первого. Не равно было: любомудрствовать, когда Христос пришёл, столько показал на Себе, увещевал и советовал, и то же обнаружить в себе до пришествия Его, до закона и до пророков. Потому именно, и пришедши, Он требует большего приложения добродетели, говоря: «Если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное» (Мф. 5:20). Насколько больше было учение, настолько справедливее и больше полагается мера добродетели. Но этот, не вкусив учения, не преуспев в грамоте или книжном знании, не видя (примера) других, ни имея прибежища в прежнем времени, чтобы наблюдать подвизавшихся, – потому что не было ещё Писания, или истории, передающей события, – он единственный и первый тогда проложил эту тропу любомудрия, по не проложенному ещё пути, по не проплывавшемуся морю, в таком мраке зла, показав себя по преимуществу верховным в существенном из благ. Весьма великое (дело) и преуспеяние в меньших частях добродетели, а много больше значит – быть верховным в верховной из всех; а что терпение – самое верховное из всего, никто не будет оспаривать. Сознав это, даже сам дьявол говорил: «Кожу за кожу, а за жизнь свою отдаст человек все, что есть у него; но простри руку Твою и коснись кости его и плоти его» (Йов. 2:4,5). Отсюда ясно, что это преуспеяние самое верховное из всех, и требует некоторой мужественной и железной души.

Видел ли его в испытаниях, насколько тебе можно было видеть? Ведь в точности не в силах представить даже самое слово. Скорбь, мучения, власть уныния и происходящее отсюда смущение не может так объяснить слушателям никакая сила слова, как самый опыт на деле. Вот опять я покажу тебе его, – потому что и это немаловажно, но требует также весьма любомудрой души, – покажу выражающим много любомудрия при богатстве и благоденствии. Итак, каким он был при богатстве? Одинаково для всех пристанью, одинаково для всех отцом, одинаково врачом, вернее – больше, чем врачом: выслушай, что сам он говорит: «Я был глазами слепому и ногами хромому»(Йов. 29:15). Видишь ли, насколько он больше врача? Он был для изувеченных вместо природы, и чего врачи не в силах были исправить искусством, этого он достигал утешением, служа для них вместо членов (тела), по многому к ним попечению. Как здоровые, с крепкими ногами и зрением, – в таком же положении были с изувеченными членами, не чувствуя хромоты, ни увечья, благодаря великому его попечению. Потому именно он не сказал даже, что я утешал хромых и слепых, но – ногою их был и оком; и опять: «отцом был я для нищих»(Йов. 29:16). И здесь не сказал: я утешал сирот, но: отцом был для них, – отсюда делая очевидным, что он не давал даже почувствовать сиротства, не допускал появиться горю, – избытком попечения уничтожая самое чувство горя, также точно, как там увечье у страдальцев.

Не за изувеченными только он ухаживал, не сиротство восполнял, будучи одним вместо членов (тела), другим – вместо родителей, но поставил сам себя даже в судьи, и даже больше чем в судьи, потому что он говорит: «И тяжбу, которой я не знал, разбирал внимательно. Сокрушал я беззаконному челюсти и из зубов его исторгал похищенное» (Йов. 29:16-17). Это много больше, чем быть судьёй. Судьи заседают в ожидании обиженных, и наиболее искусные из судей, после просьбы их, оказывают собственное содействие, – а многие и того не делают; он же превзошёл даже самых искусных, и намного опередил. Он и не ожидал, чтобы обижаемые шли к нему, и не после их просьбы шёл на помощь, но сам наперед обходил, ища обиженных, и не просто ища, но с большой неусыпностью, с большой заботой. И об этом ясно узнаешь, вникнув в смысл этого изречения, потому что он не сказал: я искал, но: «и тяжбу, которой я не знал», то есть, я разыскивал до мелочи, хлопотал, употреблял все средства до конца, так чтобы найти, не обижен ли кто-нибудь где тайно. Замечаешь ли неусыпную душу? Видишь ли и мужество, и старание? И «сокрушал я беззаконному челюсти». Силу того самого, чем кусают, я разрушил, говорит, так чтобы впредь сделать непригодными для другой несправедливости. Итак, я приносил пользу тем и другим, как переносящим зло, так и делающим зло, освобождая и вразумляя. Потом (заметь) настойчивость и твёрдость: «и из зубов его исторгал похищенное». Я не пренебрегал и не отказывался, если к делу было даже приступлено, но извлекал и проглоченное, выражая своё попечение о сорабах, свойственное какому-нибудь отличному и бдительному пастырю.

А что смирение? Подумай, как велико: «Если я пренебрегал правами слуги и служанки моей, когда они имели спор со мною, то что стал бы я делать, когда бы Бог восстал? И когда бы Он взглянул на меня, что мог бы я отвечать Ему? Не Он ли, Который создал меня во чреве, создал и его и равно образовал нас в утробе» (Йов. 31:13-15)? Видишь ли дух сокрушенный, с точностью рассматривающий человеческую природу и знающий, что такое раб и что такое свободный, – различие, которое у многих в ходу? Отбросив это неравенство, он, на основании равночестности по рождению, вводит слово о любомудрии. И в нём именно то удивительно, что, делая так, он не думал даже смиренномудрствовать, но исполнял долг. Потому он и сделал заключение, убедительное для всех людей, что нисколько не больше рабов должно думать им, хотя бы бесчисленное множество раз они были владыками. Эти названия – раб и свободный – только голые слова, лишённые дела; рабство же определяется грехом, и свобода – праведностью. Итак, смирен ли только, а не любезен и приятен он? Да, приятен! Рассмотри также здесь преизбыток. Как в несчастьях он со всей крепостью перенёс обрушившееся (на него), – так и во время благоденствия он преуспел в каждой добродетели со многим излишком, – не просто, и не как пришлось, но достигши до самого верха. «Не говорили ли люди шатра моего: о, если бы мы от мяс его не насытились?» (Йов. 31:31). Здесь он рассказывает о безумной любви рабов, которую они имели относительно его, став пылкими любителями его (тела), посредством которого он к ним являлся. Так, говорит, обвешивались около меня, так держались, так были пригвождены, так любили, что желали даже напитаться самой плоти, испить и съесть, вследствие своей сильной любви и распалённости.

Что мог бы сказать кто-нибудь о презрении богатства? И в этом он преуспел попреизлиху. Не только именно чужого он не домогался, что делают многие теперь, но чуждался по преимуществу даже своего собственного, даже его; потому и говорил: «Полагал ли я в золоте опору мою и говорил ли сокровищу: ты – надежда моя? Радовался ли я, что богатство мое было велико, и что рука моя приобрела много»(Йов. 31:24-25). Потому именно, когда и было отнято (богатство), он переносил лишение с большой легкостью, – и когда было при нём, совершал щедрую милостыню, для всех простерши свою десницу и открыв свой дом. И он не делал того, что допускает большинство, слишком занимаясь и хлопоча относительно получателей, но «двери мои, – говорит, – я отворял прохожему». Бессильные, какую бы ни имели нужду, не терпели неудачи; странник же не выходил из двери моей с пустой пазухой (Йов. 31:32). Видишь ли щедрость? Видишь ли человеколюбие, доброту, смирение? Желаешь ли также узнать о целомудрии? »Завет, – говорит, – положил я с глазами моими, чтобы не помышлять мне о девице»(чужой) (Йов. 31:1). Что, придя после того, Христос повелел, – в этом он преуспел на деле. Видишь ли его в богатстве, видишь ли в бедности, видишь ли в здоровье, видишь ли в болезни, видишь ли в благополучном течении его дел, видишь ли его лишенным всего, видишь ли, как он относился к детям, рабам, обижаемым, сиротам? «Если я ходил в суете, и если нога моя спешила на лукавство, – пусть взвесят меня на весах правды» (Йов. 31:5,6), – говорит, то есть, я не добивался даже сношения с насмешниками. И это немалый знак целомудрия. Он достиг всякой добродетели и, окруженный таким (богатством), относился к себе строже ничего неимеющих; ничего неимеющий не так свободен от пристрастия к деньгам, как он, обладавши многим. Всюду увенчивается душевное настроение. И он взошёл на самую вершину целомудрия, и преуспел во всякой добродетели с надлежащей тщательностью.

Об этом ревнуй, возлюбленный, этому подражай и, усвоив этот начертанный образ, внедри (его) в своей совести; в унынии ли ты будешь, прибегай к нему, – в богатстве ли, бери врачество отсюда, чтобы тебе ни в бедность не погрузиться, ни богатством не надмиться, – потеряешь ли детей, отсюда для тебя утешение, найдешь здесь в избытке и несчастье, и твердость, – в болезнь ли впадешь, подумай об источниках червей, которыми кишела его плоть, и вынесешь всё кротко, – друг ли замыслит против тебя, опять вспомни о святом, и будешь выше этой страсти, – нестоющие ли (люди) будут злоупотреблять, подумай, что потерпел он от рабов, и много уврачуешься, – худое ли подозрение какое-нибудь падёт на тебя, подумай, как они (друзья) о нём говорили, что он ещё не дал Ему (Богу) достойной отплаты за грехи, и как они порицали, и будешь выше также и этой страсти. Как я сначала сказал, нет человеческого несчастья, которого бы он, бывший тверже всякой стали, не претерпел, – он, перенёсший голод, бедность, болезнь, потерю детей, и лишение сразу такого имущества; и после того, подвергшись ещё козням жены, оскорблению от друзей, нападению от рабов, – во всём он проявил себя твёрже всякой скалы; и это до закона и благодати. И у нас не будет ни малейшего оправдания, когда, насладившись таким даром после закона и благодати, принесём меньше него, показавшего столько любомудрия в начале и в преддверии человеческой жизни. Итак, чтобы и нам иметь утешение в печали и учение наилучшего любомудрия, – запечатлев это, такими отойдём, поревнуем борцу и будем подражать его борьбе, – чтобы достигнуть также будущих благ благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу слава, со Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 5Беседа его же, сказанная в храме святой Ирины, касательно усердия присутствующих и нерадения отсутствующих, и относительно псалмопения; также о том, что для женщин природа нисколько не служит препятствием в стремлении к добродетели.

Как приятно чтение Писания – приятнее всякого луга, усладительнее сада, и особенно, когда с чтением соединяется разумение! Луг, красота цветов, зелень деревьев, роза, плющ и мирт услаждают зрение, но, по прошествии немногих дней, вянут. А чтение Писания окружает дух стеною, очищает совесть, изгоняет низкие страсти, насаждает добродетель, делает помысел возвышенным, не допускает погружаться в неожиданные обстоятельства дел, ставит выше дьявольских стрел, переселяет на самое небо, освобождает душу от уз тела, даёт легкие крылья, – всё хорошее, что кто бы ни назвал, поселяет в душе слушателей. Потому я непрестанно и об отсутствующих скорблю, и ублажаю пришедших, – потому что вы собираете сокровище неистощимое, богатство неисчерпаемое и изобилие без зависти, и отойдёте домой, исполнившись многой радости. Ничто не может доставить столько удовольствия, как чистая совесть; а совесть делается чистой, хотя бы она была отягчена бесчисленными грехами, наслаждаясь непрестанным слушанием. Ничего она не прилагает к прежним прегрешениям, но истощает даже то, что есть, и весьма косную душу заставляет браться опять за то же самое дело.

Потому именно приглашаю вашу любовь постоянно об этом говорить отсутствующим, скорее их привести к общей матери, и сделать участниками духовной прибыли, – потому что это общение доставляет не умаление какое-нибудь, но приумножение. Но, о власть денег, очень многих из наших братий отлучающая от стада! Ведь ничто иное уводит их отсюда, как тяжкая та болезнь и иногда негасимая печь; это – владычица, грубее всякой грубости, мучительнее зверя, свирепее демонов, – она кружит теперь на площади, владея своими пленными, давая тяжкие приказания и нимало не дозволяя вздохнуть от гибельных трудов. Но что они будут делать, когда придёт тот страшный день, то неподкупное решение и Судья неумытный, когда завесы небес совлекутся, и сонм Ангелов снизойдёт с Судьей, когда явится всё обнажённым и открытым? Ни красноречие ораторов, ни изобилие денег, ничто другое не будет тогда в силах уничтожить правду. Когда Неподкупный и до ясности Всезнающий поставит перед Своими глазами самые грехи, как бы начертанные на какой-либо картине, тогда не будет ни царя, ни простеца, ни бедного, ни богатого, ни мудрого, ни неученого, но снимутся все эти личины, и каждый выразит собою зрелище своих дел; не видно будет облечённого в диадему, ни одетого в пурпур; не будет несущегося на колеснице и с тысячью жезлодержцев, с шумом выступающих на площади, – всё это будет удалено, и каждый приведётся обнажённым, с залогом гибели или спасения от своих дел, – каковы окажутся дела каждого, такой понесёт приговор.Много для вас может быть блага, что слушаете эти слова с такой охотой; стон каждого и удар в чело показывают мне плод этих семян. Потому и скорблю об отсутствующих, что, будучи в состоянии насладиться таким попечением, они изобилуют ранами и постоянными струпами, и не знают даже, что болеют, – почему их и трудно сделать здоровыми. Кто с ними будет беседовать об этом? Сожительницы – жёны? Но у них одна забота – надоедать сожителям о золотых украшениях, одеждах и роскоши и хлопотах по дому. Рабы? Но как, если они не владеют сколько-нибудь свободной речью и сами стараются об одном – об исполнении своей службы? Судьи? Но у них речь не о чем ином, как только об устроении общественных дел. Цари и носящие диадему? Но и у них весь труд, всё старание насчёт власти, могущества и денег. Сами они с собою? Но как (смогут они), не имеющие когда вздохнуть от бремени дел, тратящие на это и ночь и день? Итак, чего не жалче имеющие на себе множество ран, и не приходящие сюда, где они могут научиться тому, что, хотя у них и есть раны, возможно освободиться от них и получить здоровье? Итак, когда они позаботятся о своей душе? Желательно, чтобы постоянно приходящие в церковь, вкушающие духовного учения, и при таком попечении о них, были в силах превзойти и обуздать дурные пожелания, и внимательно отнестись к деланию добродетели.

Но чтобы, непрестанно обвиняя тех, не лишить вас обычного, мы вот опять предложим вам привычную трапезу, и расскажем вам о пользе самого псалмопения. Вот какой-нибудь псалом соединил различные голоса, и поднялась одна созвучная песнь; все – юноши и старцы, богатые и бедные, жёны и мужья, рабы и свободные начали петь одну мелодию. Если музыкант, соединив с помощью строгого искусства различные струны, делает из многих (струн), остающихся многими, одну, то что удивительного, если сила псалма и духовной песни делает то же самое? Не только именно нас присутствующих, но и скончавшегося она соединяет с живыми, потому что и он, этот блаженный пророк, пел псалом с нами, – хотя, впрочем, в царских дворцах так не бывает, но облеченный в диaдeмy сидит, а все, даже состоящие в самых больших достоинствах, предстоят молча. А здесь не так, но пророк говорит, и мы все отвечаем, и все вместе вторим; и нельзя здесь видеть ни раба, ни свободного, ни богатого и бедного, ни начальника и простого; всё это неравенство жизни изгнано прочь, и один хор составляется из всех, – здесь большая равноправность, и земля подражает небу. Столько благородства в церкви! И нельзя сказать, что господин славит со многим дерзновением, а раб принуждается к молчанию; или опять – богач пользуется речью, а бедный осуждается на безмолвие; или ещё – муж говорит с полной свободой, а жена стоит молча и безгласно. Все мы, наслаждаясь той же самой равночестностью, возносим общую жертву, общее приношение; и не имеет этот чего-нибудь больше, чем тот, ни тот больше чем этот, но все в той же самой чести, и различными языками воссылается одна речь к Устроителю вселенной. Различие не в рабе и свободном, не в богатом и бедном, не в жене и муже, но в духе, в усердии и нерадении, в порочности и добродетели.

Так я могу называть и бедного богатым, и богатого бедным, и мужа женою, и жену мужем, и мудрого простым, и простого мудрым, не сливая природу вещей, но вводя лучшее, всё упорядочивающее руководство. И как, скажешь, может быть муж женою, и как жена мужем? Не тогда, когда переменяется природа, но – воля. Когда я вижу мужа с золотыми украшениями, с румянами, завивающего волосы, душащегося благовонием, нежащегося в мягком опоясании одежд и в походке, думающего о роскоши, то как я могу назвать такого мужем, если он изменил благородство природы и перелаживает себя на манер женского пола? Если жену, делающую это, Павел не удостаивает считать даже между живыми, но устраняет из хора живущих, поставляет наряду с мертвыми, говоря: «сластолюбивая заживо умерла» (1Тим. 5:6), – то как муж зачтётся в разряд мужей, делая то, что делая, жена даже жизнь губит? Не указывай ты мне на мужа по плащу, ни по поясу, ни по тому, что он важничает в своём доме, бывает страшен и грозен, но по любомудрию в духе, – когда он сдерживает свои страсти, когда превозмогает болезни души, когда властвует над домом внутри себя, – разумею дом в душе, – и не увлекается нелепыми помыслами; в этом более всего (обнаруживается) муж. А если он думает о пьянстве и похмелье, и день тратит и издерживает на разгул и бесчинства, став от страсти мягче всякого воска, – как я могу назвать такого мужем, пленника, купленного раба, уступающего всем страстям, хрупкого, нежащегося, роскошествующего, отвергаемого всеми, не могущего даже встать для состязания? Или вы не знаете, что у нас борьба и состязание не с людьми нам сродными, но с невидимыми силами, полчищами демонов, по божественному Павлу: «Наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной» (Еф.6:12)?

Это – более всего дело мужа. Итак, наряжающийся, но не юнеющий, румянящийся, но не мужающийся, – как он приступит к состязанию? Или как он может назваться мужем, будучи слабее, по состоянию, всякой жены? По тому же самому, как его я не могу назвать мужем, но слабее жены, так и жену, поступающую наподобие мужа – твёрже всякого мужа, если с духовным оружием, одевшись в панцирь правды, возложив на себя шлем спасения, держа наготове щит веры, опоясавшись поясом истины, держа меч духа, она вступает в состязание, – в сиянии от оружия, мыслью будучи выше неба, рассеевая полчища демонов, разрушая власть дьявола, пронзая страсти, производя, чаще военных, поражения, не людей, но нелепых помыслов. Жена и муж в телесном отношении разделены: ей определены ткацкий станок, веретено, корзинка (для работы), надзор за домом, пребывание во внутренних покоях и воспитание детей, а мужу – место суда, совещания, площадь, войны, битвы и состязания; но в борьбе за благочестие – общее ристалище, общая борьба; одинаково и жёны вооружаются, и не оставляют подвига, но также строятся в боевой порядок, венчаются, объявляются победительницами, получают за отличия награды, похвалы, венцы; и у них победные знаки блестящи, победы непрерывны, и одна следует за другой.

А чтобы вы не считали этих слов за хвастовство и за болтовню, но до ясности узнали, что жены бывают не только мужественнее мужей, а даже в отношении самого бесстрастия достигают, так сказать, Ангелов, – насколько возможно, – пусть будет приведена (в пример) жена по природе, силою же любомудрия достигшая небес, мать маккавеев; увенчавшаяся дважды по семи раз, – та жена, которая выше какого угодно отличного воина, самого воинственного, самого мужественного, самого великодушного, выше настолько, насколько отстоят от земли своды небес. Воин, даже лучший, боится одного удара, того только, с которым связана кончина; а она стояла, как бы гора рудокопная, перенося в душе тяжкие скорби по каждом сыне за мучения, которые они принимали телом; и она была матерью, вдовой, достигшей преклонной старости, – а вы, ставшие отцами, и вы, перенесшие муки рождения детей, знаете, насколько это тягостнее всякого жала. И никакая острая стрела не причиняет раненым столь едкой боли, какой каждая из этих уязвляла её душу. Подумай, каково было смотреть, на каждом из детей, что одно тело делится на части железом и огнём, и устанавливаются длинные двойные бега; как она смотрела, как слушала, как воспринимала дым от тука их тел, видя, что на каждого из детей устремляются тысячи смертей. Но она стояла, как бы скала неподвижная, непоколебимая волнами и обращающая волны в пену, – как железо, как сталь; вернее, что бы ни сказал, – я не в состоянии дать достойное название крепости этой жены.

Итак, назовём ли эту жену мужем вполне, – но не выше ли, с большим преизбытком, она даже самых мужей? Что же, когда увидишь другую, молодую, с нежным телом, проводящую ночи без сна, дни без пищи, подавляющую желание чрева, повергающую любовь к деньгам, умерщвляющую тело, распинающую на кресте свою плоть, считающую настоящее за ничто, ходящую по земле и досягающую до самых сводов (неба), попирающую власть, пренебрегающую славой, презирающую знатность, одетую вместо тонкого покрывала во вретище, опоясанную цепью, подстилающую себе золу, пользующуюся как постелью землей и не требующую больше ничего, запершуюся в тесной комнатке, беседующую с пророками, пользующуюся жизнью, исполненной забот о смерти, раньше смерти умершую, истаевающую от голода, бдения и грязи, пренебрегающую очарованием настоящей жизни более, чем гниющими листьями, – эту назовешь ли женою, скажи мне? Но, выделив даже её из ряда мужей, не поставишь ли в сонм Ангелов за то, что, при женской природе, она выражает собою столько любомудрия?

И кто будет возражать на это? Никто. Послушай, каковы были также жены при апостолах; послушай Павла, говорящего в Послании к Римлянам: «Представляю вам Фиву, сестру нашу, диакониссу церкви Кенхрейской… Ибо и она была помощницею многим и мне самому»(Рим. 16:1,2). Что ты говоришь, Павел? Жена сделалась твоей заступницей, – и ты, говоря так, не стыдишься и не краснеешь? Не стыжусь, говорит, но даже величаюсь; и Владыка мой не постыдился иметь Матерью жену; а заступницей моей сделалась не потому, что была просто женой, но потому, что любомудра и красуется благоговением. И как она сделалась заступницей Павла? В чем, в самом деле, нуждался Павел, обходящий вселенную, напрасно облечённый в тело, попиравший нужды природы, прогоняющий демонов, исцеляющий своей одеждой от болезни, голоса и тени которого трепетал демон, который, как Ангел, почитался верующими, которого уважали даже звери, которого боялось море и, задержав на сутки, не потопило, гражданин Рая, восхищённый до третьего Неба, общник Божий в тайнах, потрудившийся больше всех апостолов, сосуд избрания, друг невесты – Церкви, проповедник для язычников, обошедший землю и море, поставивший всюду знаки собственного мужества, борющийся постоянно с голодом и жаждой, сражающийся с наготой и холодом, и говорящий: «Даже доныне терпим голод и жажду, и наготу»(1Кор. 4:11), ставший мёртвым для миpa, думающий, что мир мёртв, гражданин небес, исступлённый любитель Христа, более горячий, чем огонь, более крепкий, чем железо, более твердый, чем сталь, – он не стыдится, говоря о жене: «она была помощницею многим и мне самому»? И не только говорит, но и пишет, – и не просто лишь пишет, но писал это даже в послании к столь великому римскому народу, надменному и гордому внешними достоинствами, – не только к нему писал, но желал даже, чтобы это сделалось очевидным для последующих затем поколений. Ведь если бы он не желал, то не поместил бы этого в послании; а теперь, желая, чтобы это дело было передано постоянной памяти, он даже называет по имени жену, побуждает всех к помощи ей, называет её своей заступницей, и не стыдится, и не краснеет. Вот что значит – любомудрая душа даже в женском теле. Говорю же об этом, чтобы жена не выставляла как предлога, говоря, что я не достигла полной меры благоговения, так как я жена. Та вот и жена, а природа её не стала препятствием, но она удостоилась стать заступницей Павла, – и всюду во вселенной провозглашается. Как она стала его заступницей? Может быть, исторгла его из опасностей? Она сидела подле связанного, утешала бывшего в оковах, доставляла облегчение в необходимых потребностях, отстраняла злоумышляющих, предавала самою себя на смерть, чтобы исторгнуть святого из приключающихся несчастий.

Потому именно, он прославляет и ту, которая после неё, говоря так: «Приветствуйте Прискиллу и Акилу» (Рим. 16:3). Смотри и здесь опять блистательную жену; одно содружество, но жена ставится впереди мужа, потому что не сказал: «Акилу и Прискиллу», но: «Прискиллу и Акилу». А кто они были? По ремеслу, делатели палаток, стоящие в мастерской; но ни ремесло, ни бедность не стали препятствием, – миновав весь город, он, блаженный, останавливался именно в этом домике. Для чего и почему? Не потому, что в нём были колонны; не потому, что плиты и пол, расцвеченный камнями; не потому, что золотой потолок; не потому, что толпы рабов; не потому, что свита из евнухов; но потому особенно, что домик свободен был от всего этого, поэтому-то муж и жена, собирая правдою плод труда, сделали свой дом церковью, – не хищничая, не корыстолюбствуя, но пользуясь служением тела для необходимого пропитания. В особенности поэтому Павел считал это жилище удобным для остановки. И чтобы ты знал, что, похвалив добродетель их души, он там оставался, выслушай следующее затем. «Которые голову свою полагали за мою душу, – говорит, – которых не я один благодарю, но и все церкви из язычников» (Рим. 16:4).

Видишь ли, что ни женская природа, ни ремесло, ни бедность не препятствуют подвигу добродетели? Видишь ли, что гостеприимные жена и муж угощают апостола не трапезой только, но даже кровью? В самом деле, если даже они не были убиты, то всё же они исполнили, что было в их власти, и, оставаясь в живых, сделались мучениками, и частыми мучениками, всегда готовыми быть убитыми за Павла. Не сказал он: которые истратили деньги, которые отворили свой дом, – но, что было больше всего, выдвигает на сцену убиение, заклание, с целью сказать, что «они пожелали даже быть усечёнными за меня». Пусть слушают нынешние богачи, с трудом уделяющие обол для святых; те даже свою кровь отдавали, и полагали самую жизнь, чтобы спасти святого и послужить; а нынешние не могли бы легко пожертвовать в пользу нуждающихся даже самую малую часть своего имущества; Прискилла же и Акила отдали и деньги, и тела, и самую жизнь. Видишь ли, насколько жена любомудра, насколько также и муж, живущий даже в бедности и ремеслом? Этим именно мы поревнуем, этим будем подражать и, презрев настоящее, отдадим всё за то, что угодно Богу, чтобы и нам достигнуть будущих благ, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым Отцу слава, со Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.Беседа 6Беседа, сказанная в церкви апостолов, в день царя Феодосия, против называющих самих себя «кафарами», после речи других двух епископов⁸.

Как прекрасна двоица говоривших, из которых один тащил кивот при помощи быков, а другой возлагал начатки слов! Если и различен их возраст, то основа земледелия одна; вернее, даже возраст не различен: у молодого постоянство старого, и у старого пышность и цвет молодого, – так что кто-нибудь не ошибся бы, назвав того и другого и стариком, и молодым, не по свойству возраста, но по расположению духа. Вот, наконец, и мы привнесём от себя своё. Ведь я вижу, что ваш слух ненасытен; также мы обязаны блаженному Феодосию не обычным долгом, не за то, что он был царём, но что – благочестивым, не за то, что был облечён в порфиру, но что был одет во Христа, в одежду никогда не стареющуюся, и одевал на себя панцирь правды, обувь Евангелия мира, меч духа, щит веры и шлем спасения. С этим оружием он уничтожил тиранов – как первого, так и последнего. Того схватив без труда и кровопролития, он поставил победный знак, не потеряв из войска даже малой части; а этого захватил только он один, при происшедшем столкновении. Когда с той и другой стороны войско приготовлялось к бою, выпускались тучи стрел, и произошло бегство своих, когда противники сильно налегали, – он, соскочив с коня, положив на землю щит, склонив колена, просил помощи с неба, и место состязания сделал местом церкви, сражаясь не при помощи луков и стрел, или копий, но слезами и молитвами; и таким образом, благодаря случившемуся вдруг порыву ветра, стрелы противников понеслись против пускающих их, враги же, дыша яростью и убийством, при виде (этого), мгновенно изменившись, объявили его царём, а своего выдали, связав руки позади. И возвратился блаженный Феодосий, сияя не победой только, но и образом победы. Воины не разделяют с ним победного знака, как у остальных царей, но весь он был знаком его одного и его веры.

Потому именно мы его ублажаем, и не говорим, что он скончался, так как всякий «верующий в Меня, – говорит (Господь), – если и умрет, оживет. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек» (Ін. 11:25,26). Это Христос сказал, это сияет и посредством дел. Что же, скажешь, не умер ли он? Никоим образом; не могу сказать, что это смерть, но некоторый сон и отсутствие. Как многие из живых бывают мертвыми, зарыв, как в могиле, свою душу в теле, – так многие из скончавшихся живут, блистая правдою, – подобно и ему, блаженному. Смерть в высшей степени тяжка, и рождаемая грехом – поистине смерть, которой не умирают, по слову (Господа), верующие в Него. “И всякий, – говорит (Господь), – живущий и верующий в Меня, не умрет вовек»⁹.

Обошедший, как бы на крыльях, землю и море, приведший ко Христу тысячи народов, участник в неизреченных тайнах, восхищенный до третьего Неба, ужели не осмелился сказать о себе что-нибудь такое? Никоим образом, но всё противоположное: называл себя выкидышем и последним из апостолов, и, думая о себе, что он не достоин даже этого названия, говорил: «недостоин называться Апостолом»(1Кор. 15:9). Итак, что это за безумие? Что за хвастовство? Что за сумасшествие? Будучи человеком, ты называешь самого себя чистым (кафаром), и убеждён, что ты чист, – сколько в этом безрассудства? Говоря о самом себе, что ты чист, ты делаешь нечто подобное, как если бы кто говорил, что море от волн чисто. Как того не оставляют волны, так и нас грехи. Или ты не знаешь, кто мы, когда радуемся, печалимся, бываем богаты, бедны, оскорбляемся, хвалимся, находимся в гонении и боремся, наслаждаемся безопасностью, голодаем, насыщаемся? Тысячи страстей окружают душу, тысячи обстоятельств, тысячи болезней телесных, тысячи несообразностей в делах, – и осмеливаешься сказать, что ты чист от стольких волнений в Эврипе?¹⁰Что может быть грязнее такого, находящегося в таком состоянии? И зачем я говорю о всей жизни? Скажи мне, может ли кто утверждать, что он чист в течение одного дня? Если не блудничает, не прелюбодействует, не погрешает против этих запретов, то может ли похвалиться, что он не тщеславился, что не безрассудствовал, что не смотрел необузданными глазами, что не желал собственности ближнего, что не лгал, что не коварствовал, что не желал худого врагам, что не клеветал на друга? Если любящий любящего будет иметь за это нисколько не меньше мытаря, то какого прощения будет достоин даже клевещущий на друга? Будучи потрясаем таковым злом, ты осмеливаешься называть самого себя чистым? Но безумие этого не отсюда только будет показано, а и с другой стороны; вас же и вашу любовь приглашаю, всё это обдумав, удаляться от их хвастовства и быть вне этого безумия, со всем усердием испытывать себя, и действительные грехи омывать, а приражающиеся устранять от себя. Хотя бы нас окружили даже тысячи зол, мы, если будем благоразумны и бдительны, будем в состоянии достигнуть многого оправдания, многого извинения, и омыться от прегрешений.

И выслушай, как это будет: если будем в церковь приходить, если будем сетовать о прегрешениях, если будем признаваться в согрешениях, если будем совершать милостыню, если будем выражать свои молитвы, если будем помогать обижаемым, если будем прощать согрешения врагам, если будем плакать над своими грехами, – всё это есть врачество против грехов. Это именно все – приглашаю – будем делать, ежедневно омывая самих себя, очищаясь; и со всем этим, будем считать себя несчастными, говоря, что мы рабы негодные, – ведь и это не маловажный способ заглаждения грехов, – и, при преуспеянии, отнюдь не воображать о себе много, чтобы не потерпеть нам, что потерпел фарисей. Если так будем распоряжаться собою, то будем в состоянии достигнуть человеколюбия и прощения в тот страшный день и удостоиться обетованных благ, коими и да насладимся все мы, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым Отцу слава, со Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.Беседа 7Беседа, сказанная в храме святой Анастасии¹¹.

Незначительно собрание присутствующих, но велико старание; потому, даже не незначительно собрание. Мы ищем не множества людей, но приготовленного духа, окрылённой мысли, слушателя, который выше всего житейского; хотя бы один такой был, он в состоянии удовлетворить говорящего; так и самарянская жена была бедна, преступна и иноплеменница, однако Владыкой вселенной сочтена была достойной тех пространных речей; и часто Он проходил мимо иудейского народа, или не беседуя, или прикрывая речь, а с чужеземной женой, имевшей пять мужей и сожительствующей против закона с шестым, с одной беседовал, нарочно послав учеников на площадь, чтобы не испугать ловитву. Столько попечения у Владыки вселенной даже об одной душе, если только найдёт, что настроение и готовность являют её способной к слушанию речи, – что она тогда и проявила.

Из блудницы она стала благовестницей, когда возглашала о тех своих уликах и говорила: «Пойдите, посмотрите Человека, Который сказал мне все, что я сделала: не Он ли Христос» (Ін. 4:29)? Он откровенно рассказал её жизнь, и обнаружил прегрешения, говоря: «Ибо у тебя было пять мужей, и тот, которого ныне имеешь, не муж тебе» (Ін. 4:18). Но не поразила её улика, а вызвала скорее к расположению. Таковы благородные души: чем другие соблазняются, этим они исправляются. Если бы была другая какая-нибудь, из неразумных, то она была бы поражена уликами, убежала бы, подвиглась бы на гнев и негодование; а эта, после обвинения, более располагается к Учителю и спрашивает Его о высшем учении, – сказала, что «Господи! вижу, что Ты пророк» (Ін. 4:19), и, узнав Его из ведения (Им) собственных (её) пороков, больше удивляется и расспрашивает. Это было свойством души, желающей любомудрствовать. И не спрашивает что-нибудь, о житейском деле: ни об имуществе, ни о телесном здоровье, ни об освобождении от бедности, хотя живёт в крайней нищете, но о священных местах, о жизни предков, об отеческом богопочитании, говоря: «Отцы наши поклонялись на этой горе, а вы говорите, что место, где должно поклоняться, находится в Иерусалиме» (Ін. 4:20)? И во вступлении она то же самое делает, говоря: «Как ты, будучи Иудей, просишь пить у меня, Самарянки» (Ін. 4:9)? Так вдумчива у неё была душа и способна к спасению. Потому именно и Знающий тайны духа, нашедши тучную почву, повергнул щедрой рукой семена, понемногу возводя её к высшему.Всё это мною сказано, чтобы вы знали, что у нас собрание не незначительно. Если там одна жена сделалась достаточным зрелищем, тем более мы не будем медлить, видя столько мужей, столько жён, и с такой готовностью, но воспользуемся обычным учением. Если Владыка Ангелов, Которого трепещут Херувимы, не отказался беседовать с одной женой-блудницей, то какое у нас будет оправдание, какое извинение, если минуем такое собрание? Итак, вот опять мы приготовим для вас привычную трапезу, устраивая общий духовный пир: поставим чашу, нальём цельного вина. Эти мяса не разрывают чрева, но ограждают дух; вино это не делает слушателя безумным, но даже пьяного делает благоразумным. Такова природа этой трапезы, которая может быть достаточна для нас даже вместо оружия. И нам также необходимо оружие, так как у нас есть война на каждый день, не против сродных с нами людей, но против невидимых сил, против демонских полчищ, превосходящих жестокостью тысячи врагов, против непримиримого властителя, сражающегося с нами без перемирия, даже не объявляющего наперёд о времени войны, поражающего невидимо, втайне. Описывая эту именно войну, блаженный Павел, вождь вселенной, восклицал, говоря: «Братия мои, укрепляйтесь Господом и могуществом силы Его» (Еф.6:10); и опять в другом месте: «потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной» (Еф.6:12).

Видишь ли, как он приготовляет к борьбе мысли воинов, как будит дух, как вооружает войско, отсекая нерадение и отстраняя косность? Так как на войне предают воинов особенно два (свойства): измена мужеству по трусости и то, что беспечные увеличивают своё нерадение и дают врагам напасть на них, незащищенных, – а, действительно, ни крайне робкий не может быть годен для войны, так как вследствие страха легко уловляется, ни опять же совершенно чуждый боязни не может преодолеть врагов, так как вследствие крайней смелости, устраняет подготовку из своей неустрашимой души, – то Павел, исправляя как одно, так и другое, делает их и боевыми, недоступными нерадению, через описание полчищ врагов, равно и подготовляет к смелости, и предохраняет от падения через указание на силу Предводителя в такой войне, Христа. Потому именно он, как отличный полководец, сплачивает боевой отряд, устраняя из души верующих страсти, вредные мужеству, выражая свою любовь и соединяя с собою именем родства сильно отстоящих от него по благочестивой жизни: «Прочее, – говорит он, – бpaтия моя». Он проявляет нежную ко всем любовь в гораздо большей степени, чем родившиеся с нами из той же матерней утробы, и в своей душе обнимает вселенную, – столь широка была его любовь! – и не только в состоянии безопасности, но даже среди опасностей. И живя в темницах, и ожидая смерти, и подвергаясь крайней опасности, он заботился об учениках, часто из темниц писал письма закованной в цепь рукой, связанной десницей; входя в судилище, имея дать отчёт и вестись на смерть, – то, что относилось к судьям, всё то оставив: страх, опасность, угрозы, смерть, мщение, наказания, палачей, ярость начальников, хитрости злоумышленников, плети, – он памятовал о верующих даже в это время: так его душа была свободна от уз тела, так, что даже живя во плоти, она держалась небесного свода, и, как бы перемещённая на тамошний удел, всё согласно с ним и совершала, пребывая между тем на земле.

А чтобы вам понять, что сказанное не есть преувеличение, и не лесть, выслушай это от него, говорящего: «Как и должно мне помышлять о всех вас, потому что я имею вас в сердце» (Флп. 1:7). Но сказанное ещё невелико сравнительно с тем, что будет дальше; и это, правда, велико, но последующее затем много больше; сказав: «потому что я имею вас в сердце», он прибавил: «в узах моих, при защищении и утверждении благовествования». Видишь ли, как он никогда не выпускал их из своей мысли? Если темницы, судилища и цепь не вредили памяти, то тем более спокойные времена. «Потому что я имею вас, – говорит, – в сердце”. Видишь ли постепенно усиливающееся слово? Велико – и в сердце иметь, но больше – то же, и сверх того в цепях; а ещё больше – это последнее, да вдобавок – в ответе и утверждении благовестия. Здесь, мне кажется, намекается на время, в которое он, терпя крайнюю опасность, приводился к судьям. И там, говорит, стоя, я думал не о том, как бы освободиться от надвигающихся опасностей, и не о том, как бы устраниться от козней, но услаждался любовью к вам, беседуя даже с отсутствующими; и ни длина пути, ни тягость дел, ни великость опасностей, ни страх перед начальниками, ни восстание народов, ни очевидная смерть, ни обнажённые мечи, ни толпы палачей, ничто такое нисколько не отводило меня от памятования о вас. Нет ничего властительнее любви, ничего выше её; она парит выше всех этих стрел, выше сетей дьявола, всё высматривает с вершины небес; и как порывистый напор ветра, упадая, отстраняет докучливую пыль, так и сила любви обычно отстраняет натиск всех страстей. Это исполнилось и на Павле: и для него достаточным было утешением во всём спасение любимых, памятование (о них). Что же значит: «при защищении и утверждении благовествования»? Здесь одно речение, но в нём необъятное море мыслей; я же попытаюсь его раскрыть и со всех сторон исследовать. Слово Божие – это жемчуг, сияющий! через всё, выражающий много силы не во множестве речений, но в их краткости. Но будьте внимательны, и вы увидите, сколько сокровища открывает нам эта сила изречения.

Итак, что значит утверждение благовестия, и какое утверждение благовестия он разумеет, и для чего он, напомнив о судилищах, темницах и цепи, припомнил об этом изречении? Когда проповедьраспространилась (необходимо начать речь с более раннего, чтобы сделать учение яснее), всё было исполнено большого шума, всё было полно смущения. Когда одиннадцать, единственно они, выстроились на борьбу против вселенной, искореняя древнюю привычку, уничтожая давнее заблуждение, ниспровергая законы отцов, дедов и предков, потрясая и уничтожая отеческие обычаи городов, говоря против всех – философов, ораторов, начальствующих, судей, властителей, народов, рабов, свободных, земледельцев, моряков, – поднялась тяжелая война, и, как я раньше сказал, всё стало полно шума; повсюду стремнины, повсюду утесы, и не так море волнуется, беснуясь и рассекаясь противными ветрами, как колебалась тогда вся вселенная, когда древние обычаи, укрепившиеся за столько времени, уничтожались, и не в одном, двух и трех городах, но всюду по вселенной, а вводилось новое учение, которого никто никогда прежде не слышал. Отсюда произошла против них непримиримая у всех война, потому что они (апостолы) и дома разделяли, и родство разрывали, потому что природа проповеди, шествуя своим путём и располагая к себе многих, возбуждала врагов между не принимавшими слова благочестия: и отец отказывался от сына, и муж презирал жену, и господа вели борьбу с рабами, и начальники с подчинёнными, – эта (война) была горше всякой междоусобной войны, – если только нужно назвать это войной, а не чем иным, более тягостным, чем война. В самом деле, на войне боевые стороны находятся в одинаковых условиях, как то, так и другое войско и поражает, и поражается; а тогда не так было, но один свободно нападал, а другие только подвергались нападению, поражать же для них было невозможно, равно как и защищаться от коварствующих, потому что так повелевал Предводитель боевого строя, говоря: «Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков: итак будьте мудры, как змии, и просты, как голуби»(Мф. 10:16). И не только повелевал выходить против коварствующих, но даже доставлять (им) удовольствие бесчинствовать, – потому что обращение правой щеки и посылание овец среди волков намекают не на иное что, как на то, что им дано в удел страдание, чтобы победный знак сделался блистательнее. Как? Так, что, будучи в числе одиннадцати, они, преодолели вселенную, – что (достигли этого) страдая, а не причиняя (страдания), поражаясь, а не поражая, подвергаясь козням, а не коварствуя, бичуясь, а не бичуя, изгоняясь, а не изгоняя, преследуясь, а не преследуя, убиваясь, а не убивая, – и что, как овцы, назначенные на заклание, они изменяли до кротости овец всех волков, беснующихся, дышащих убийством, бывших свирепее зверей. Когда слово распространялось и благочестие посевалось, отовсюду возгорались костры, вражда и войны, и не только против учителей, но даже против учащихся.

В то же время, кто принимал слово, обращался для всех в общего врага, изгонялся из отечества, переселялся на чужбину, терял имущество и подвергался опасности относительно самой свободы, вернее, самой жизни; и ничего тогда не значила власть природы, но, как я раньше сказал, и дети презирались, братья и сродники были на стороне врагов, с учителями терпели беды ученики. Всё это показывая, Павел и говорил: «Вспомните прежние дни ваши, когда вы, быв просвещены, выдержали великий подвиг страданий, то сами среди поношений и скорбей служа зрелищем для других, то принимая участие в других, находившихся в таком же состоянии; ибо вы и моим узам сострадали и расхищение имения вашего приняли с радостью, зная, что есть у вас на небесах имущество лучшее и непреходящее» (Євр. 10:32-34). И опять в Послании к Фессалоникийцам говорил: «Ибо вы, братия, сделались подражателями церквам Божиим во Христе Иисусе, находящимся в Иудее, потому что и вы то же претерпели от своих единоплеменников, что и те от Иудеев, которые убили и Господа Иисуса и Его пророков, и нас изгнали, и Богу не угождают, и всем человекам противятся» (1Сол. 2:14-15). И опять, галатам пиша, говорил: «Столь многое потерпели вы неужели без пользы? О, если бы только без пользы» (Гал. 3:4).И, рассказывая о своих страданиях, говорил: «В великом терпении, в бедствиях, в нуждах, в тесных обстоятельствах, под ударами, в темницах, в изгнаниях, в трудах, в бдениях» (2Кор. 6:4,5), «в голоде и жажде, часто в посте, на стуже и в наготе» (2Кор. 11:27); и опять: «пять раз дано мне было по сорока ударов без одного; три раза меня били палками, однажды камнями побивали, три раза я терпел кораблекрушение, ночь и день пробыл во глубине морской; много раз был в путешествиях, в опасностях на реках, в опасностях от разбойников, в опасностях от единоплеменников, в опасностях от язычников, в опасностях в городе, в опасностях в пустыне, в опасностях на море, в опасностях между лжебратиями» (2Кор. 11:24-26); и опять: «кроме посторонних приключений, у меня ежедневно стечение людей, забота о всех церквах» (2Кор. 11:28); и опять: «В Дамаске областной правитель царя Ареты стерег город Дамаск, чтобы схватить меня; и я в корзине был спущен из окна по стене и избежал его рук» (2Кор. 11:32-33); и опять в другом месте: «считают нас за овец, обреченных на заклание» (Рим. 8:36); и ещё в ином месте: «Да даст Господь милость дому Онисифора за то, что он многократно покоил меня и не стыдился уз моих, но, быв в Риме, с великим тщанием искал меня и нашел» (2Тим. 1:16-17).

Что мог бы кто-нибудь сказать о лжеапостолах, лжебратии, о бесчисленных и разнообразных войнах? Ведь приводились в действие не только мщения и наказания, но даже красноречие ораторов и подготовленность философов; и не только ими, но даже торговцами употреблялось в дело много хитростей против Церкви; на это намекая, он говорил: «Александр медник много сделал мне зла… Берегись его и ты, ибо он сильно противился нашим словам»(2Тим. 4:14,15). Как море не бывает без волн, так и душа Павла была исполнена бесчисленных испытаний, ежедневных опасностей: совне, изнутри, посредством слова, посредством дела, посредством денег, посредством коварств; и никакое слово не в силах будет представить тучи тех стрел, множество волн. Итак, когда в таком (положении) были дела, не в отношении сказанного только, но и гораздо большего, когда не учителя только, но и ученики подвергались опасности, и не ученики только, но и учителя, – а ведь если бы одна часть была в испытании, остальная же в безопасности, то последняя для первой могла бы послужить утешением, теперь же на ту и другую нападали враги и поражали, – когда при виде этого, многие из весьма немощных ослабевали, цепенели, постоянно грустили, видя блага проповеди– Царство, воскресение и нетление – в надежде, а здесь – в испытании и терпении – (видя) печальное: плавильни, печи, темницы, войны, вражду, ненависть, смерти, опасности, и учителей своих то в темницах, то в синагогах, оскорбляемых, отводимых, когда отовсюду были тучи зол, и они находились в какой-то глубокой ночи испытаний, которая всех обнимала и заставляла их сильно волноваться и смущаться, – тогда, заметь, как он возбуждает мысль их одним изречением. Он делает то же самое и с другой стороны, в другом послании, говоря: «Укрепите опустившиеся руки и ослабевшие колени» (Євр. 12:12); говорит не о коленах и руках, но о хромающих помышлениях, ослабляемых множеством испытаний. Потом, после увещания, он присоединяет величайшее утешение, говоря: «Еще немного, очень немного, и Грядущий придет и не умедлит» (Євр. 10:37).

Но так как это было пока в надежде, то он опять ещё иначе их поощряет, приводя в лучшее расположение не чужими, но собственными примерами. “Вспомните, – говорит, – прежние дни ваши, когда вы, быв просвещены, выдержали великий подвиг страданий» (Євр. 10:32). Постыдитесь самих себя и ваших преуспеяний, не делайте конца, недостойного начала, примите от себя самих утешение. После увещания тем и другим способом, он увещевает также и этим изречением. Как и каким? Называя утверждением Евангелия темницы и оковы. Не мертвые только восстанием, говорит, не прокаженные очищением, не демоны изгнанием, но и мы утверждаем Евангелие заключением своим в оковы. Как же это, скажи мне? Ведь в этих словах – новость, и многое походит на загадку. Слушай, наконец, как: если бы мы проповедовали без страха, не терпя ничего неприятного, ни ужасного, то и многим из желающих нас оклеветать казалось бы, что проповедь подозрительна; а теперь мы – гонимые, преследуемые, разрезаемые, сжигаемые, сбрасываемые со скал, терпя бесчисленное множество (испытаний) и не уступая, но делаясь от этого более бодрыми, даже склонным к сильнейшему бесстыдству доставляем достаточное доказательство, что мы – проповедники истины, и в нас есть некоторая Божественная сила, которая всё это облегчает, и не дозволяет множеству испытаний превзойти проповедников – хотя последних немного – возобладать (над ними) через столько препятствий. Если бы кто-нибудь пожелал получить ясное доказательство, что нас призывает внутренняя Божественная сила, – пусть он взвесит наши испытания, опасности, оковы, темницы. Не свойственно человеческой силе преодолеть столько крутизн, переплыть столько волн, дать место стольким стрелам, но это свойственно Божественной и необоримой крепости. Таким образом, цепь есть утверждение Евангелия, не для тех только, но и для нас, страдающих, – потому что она делает нас испытаннее, крепче, заставляет больше презирать козни. Потому он и говорил: «Хвалимся и скорбями, зная, что от скорби происходит терпение, от терпения опытность, от опытности надежда, а надежда не постыжает» (Рим. 5:3-5).

Видишь ли, как скорбь утверждает Евангелие? Потому именно и в другом месте, когда он просил об освобождении от испытаний и часто ради этого приступал (к Господу), он услышал: «Довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи»(2Кор. 12:9). Немощью здесь называются преследования, испытания, опасности, козни, оскорбления. А сказанное вот что значит: Я мог, говорит, этому воспрепятствовать, погасить войну и задержать волны, но не сделал, чтобы больше выразилась Моя сила. Сила Его так не выразилась бы, если бы этого не было, как (выразилась), когда было, но не имело крепости. Так точно и лучшим кормчим мы называем не того, кто может направлять корабль по тихому морю, но кто плывущих на нём проводит между скалами, волнами, бурями и ветрами, – и врачом – того, кто страдающего исторгает от бесчисленных удручающих болезней, – и полководцем – того, кто может поставить победный знак, когда отовсюду облегают и поражают враги, – и пастырем – того, кто соблюдает стадо в безопасности от бесчисленных окружающих волков и других злоумышленников. Так и тогда особенно удивительно было то, что они, терпя бесчисленное множество бед, одерживали верх над ними и превосходили самих причинявших (беды). Когда Петра и Иоанна, «сына грома» и основание веры, ввергли в темницу, подумай, в каком оказались затруднении, когда те были выпущены. Приведши их, говорят в сонмище: «Что нам делать с этими людьми»(Деян.4:16)? Иудеи, вскормленные на крови пророческой, народ неистовый и яростный, разрушавший до основания алтари, убивавший пророков, вскормленный на убийствах, народ свирепее зверей, с которого капала, ещё Владычняя Кровь, распинатель, – этот народ, взяв двух рыбаков – неучёных, простых, неизвестных, безгласнее рыбы, из которых один не перенёс пустой угрозы даже привратницы, – их именно взяв, и держа связанных у себя, обнажённых, не облечённых ни богатством, ни крепостью тела, ни искусством слова, ни силой ораторства, ни знатностью рода, ни величием отечества, этих рыбаков от рыбаков, боровшихся с крайней бедностью, – (иудеи) оказались в затруднении, как поступить с ними, и говорят: «Что нам делать с этими людьми?».

Видишь ли, насколько великое дело добродетель, и каким образом испытания – утверждение Евангелия? И говорят к ним: «Не запретили ли мы вам накрепко учить о имени сем? И вот, вы наполнили Иерусалим учением вашим и хотите навести на нас кровь Того Человека» (Деян.5:28). Если Он только человек, зачем тебе быть в страхе? А если Бог, из-за чего не поклоняешься? Не восклицал ли ты недавно, говоря: «Кровь Его на нас и на детях наших» (Мф. 27:25)? Почему ты боишься этой Крови? Почему она потрясает твой дух? Не связывал ли ты Его? Не бичевал ли? Не распял ли на Кресте? Не видел ли мёртвым снимаемого со Креста? Не созерцал ли погребаемым и в земле скрываемым? Не положил ли ты печати на гроб? Не подкупил ли воинов? Не посеял ли молву, что ученики украли Его? Почему ты боишься теперь? Почему трепещешь Его Крови? Видишь ли, что истина сияет во всём? Когда, после того замысла, они увидели, что поднимается дело, и его вступление блестяще, светлее даже солнца, что из самого начала обнаруживается, что оно охватит сразу всю вселенную и будет гнать заблуждение до крайних пределов, и они не в состоянии будут даже перенести несказанный порыв его и силу, – они боятся, трепещут этих скованных, осуждённых, бичёванных, против которых злоумышляли, этих двух, этих простых. Потому Павел называет испытания утверждением Евангелия; потому также в другом месте говорит: «Желаю, братия, чтобы вы знали, что обстоятельства мои послужили к большему успеху благовествования, так что узы мои о Христе сделались известными всей претории и всем прочим, и большая часть из братьев в Господе, ободрившись узами моими, начали с большею смелостью, безбоязненно проповедывать слово Божие». (Флп. 1:12-14).

Кто видел, кто слышал, что темницы доставляют смелость, и оковы производят дерзновение, не у связанного только, но даже у учащихся? Однако, тогда так было: проповедь усиливалась через противников, и ученики, – когда учитель подвергался нападению, козням и заключению в оковы, – делались ещё смелее, больше радовались, больше веселились. Вы похвалили эти слова? Будем, наконец, подражать этому мужеству, поревнуем этой добродетели, и пусть ничто нас не пугает, никакое из испытаний пусть не смущает; это узы благочестия, это крылья любомудрия, это приготовляет крепких и неодолимых, это даёт большее дерзновение к Богу, привлекает большее благоволение, содействует поселению многой благодати. Итак, чтобы нам насладиться всего этого, будем – умоляю – переносить всё случающееся, славя за всё Бога, так как Ему приличествует слава, честь и держава, с Единородным Его Сыном и Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.Беседа 8Беседа его же, сказанная в церкви Павла, когда готы прочитали и готский пресвитер раньше сказал беседу¹².

Хотелось бы мне, чтобы сегодня присутствовали эллины, так чтобы они услышали прочитанное и узнали, какова крепость Распятого на Кресте, какова сила Креста, каково благородство Церкви, какова твердость веры, каков позор заблуждения, каково осмеяние демонов. Учение философов подорвано даже у говорящих, одной речью (с ними), а наше имеет много силы даже у иноязычных; и то распалось легче паутины, а это утвердилось крепче стали.

Где учение Платона, Пифагора и бывших в Афинах? Потухло. Где – рыбаков и делателей палаток? Не в иудее только, но даже на чуждом языке, как вы слышали сегодня, оно сияет светлее солнца; скифы, фракийцы, савроматы, маверы, индийцы, даже поселившиеся на самых крайних пределах вселенной, – все любомудрствуют, переложив на собственный язык те же самые изречения; это даже во сне не представлялось носящим у эллинов бороду, важно на площади отстраняющим встречных посохом, потрясающим локонами на голове, выражающим собою скорее лицо льва, чем человека. Но не таково наше, и не в наружности, но в благоразумии, (дело) любомудрия. Блудница, не имеющая природной красоты, налагает на самое себя некоторую рукотворную красоту натиранием, подкрашиванием, белыми одеждами и другими такими ухищрениями, прикрывая своё природное безобразие; а девица красивая по природе, приятная и благородная, попускает дару природы состязаться самому по себе, не нуждается ни в какой такой помощи, но отталкивает, чтобы природная красота не прикрывалась этими занавесами. Это можно видеть как в Церкви, так и у внешних. Те, не имея природной красоты, и будучи не в состоянии украситься благочестием, придают себе важность красноречием, обточенными изречениями, слогом выражений, волосами, благопорядком и другим кое-чем; а у нас не так, но, всё это оттолкнув, отбросив внешнее измышление, выражают свою природную красоту, не изощряя языка, не преследуя благозвучия, но, любомудрствуя в силе мыслей, всемерно проявляют также в делах и в правильной жизни обитающую в них Божию благодать.Потому именно они уловили не только обитаемую, но и необитаемую землю, не только землю, но и море, не только города, но и горы, холмы и долины, не только Элладу, но и чуждую (страну), не только почетных, но и крайне бедных, не только мужей, но и жён, не только стариков, но и молодых. Не доселе, но и дальше они прошли, и, не удовольствовавшись нашим местообитанием, они высадились у самого океана и захватили в свои сети чуждые страны и британские острова; и куда бы ты ни пришёл, наконец, ты увидишь, что имена рыбаков обращаются на устах всех, не по могуществу рыбаков, но по силе Распятого, всюду пролагавшей путь им, и являвшей простых мудрее философов, неучёных и бывших безгласнее рыб ревностнее ораторов, писателей и ученых. Итак, пусть не считает никто стыдом для Церкви, что мы заставили иноземцев выйти на средину и сказать, потому что это – краса Церкви, это – украшение, это – доказательство силы, которая в вере; об этом также пророк, свыше провозглашая, говорил: «Нет языка, и нет наречия, где не слышался бы голос их. По всей земле проходит звук их, и до пределов вселенной слова их» (Пс. 18:4,5). Опять же другой, указывая на это, намекал иными словами, говоря: «Волк и ягненок будут пастись вместе, (и барс будет почивать с козленком), и лев, как вол, будет есть солому» (Іс. 65:25); не о львах и агнцах, барсах и козлёнках он рассказывает, но провозглашает нам и показывает, что именно звероподобные из людей достигнут такой облагороженности, срастворившись любомудрием проповеди, что будут составлять одно стадо с благороднейшими и кротчайшими из мужей. И это сегодня вы видите, – что самые грубые из всех людей стоят с овцами Церкви, что пастбище обще, овчарня одна и предстоит одна для всех трапеза.

Да постыдятся иудеи, читающие Писание и не понимающие смысла его; да закроют от стыда своё лицо эллины, сидящие на каменных седалищах и гонящиеся за тьмой, – при виде истины, сияющей светлее луча; да красуется Церковь, всюду сияющая и парящая. Как солнце обще и земля обща, море и воздух, так намного более стало общим слово проповеди; потому и Павел говорил: «Я многократно намеревался прийти к вам (но встречал препятствия даже доныне), чтобы иметь некий плод и у вас, как и у прочих народов. Я должен и Еллинам и варварам, мудрецам и невеждам. Итак, что до меня, я готов благовествовать и вам, находящимся в Риме»(Рим. 1:13-15). И чему ты удивляешься, если в Новом (Завете это есть), когда даже в Ветхом то же самое происходило. Самый первый, сделавшийся предком и Церкви, и синагоги, их по плоти, а нашим по духу, был иноземцем, был приведён из средней Персиды – разумею патриарха Авраама, который и Писания не слышал, и не участвовал в пророчестве, и не имел учителя, и не слышал истории, – так как ещё не Моисей, – и не узнал чего-нибудь из бывшего до него, и не был научен тому, что имело быть после него, но, родившись и воспитавшись в средней стране персов, так сразу стал любомудрствовать, будто раньше получил много повелений даже Нового (Завета), и выразил (это) своими делами. Получив повеление выйти из отчизны, покинуть дом, друзей и сродников, и идти на чужбину, он не испытал ничего человеческого, не был удержан привязанностью, не рассуждал с собою и не говорил: покинув явное и очевидное, идти ли мне к неизвестному и неочевидному? – но, имея проводником веру и приобретя вместо посоха обещание Божие, он одно из рук терял, а другое в надежде принимал; и на основании этого также он был предком Церкви, так как и мы получаем повеление презирать житейские и видимые дела, напрягать свою надежду на неочевидное, держаться веры, якоря нашего спасения, и искать того (невидимого), – почему и Павел говорил: «Мы спасены в надежде. Надежда же, когда видит, не есть надежда»(Рим. 8:24); и опять: «кратковременное легкое страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу, когда мы смотрим не на видимое, но на невидимое: ибо видимое временно, а невидимое вечно» (2Кор. 4:17,18).

Выйдя из отчизны и поставив на чужбине свой шатёр, блаженный этот Авраам опять выразил апостольские повеления своими делами. Когда он воздвиг тот блестящий трофей – одержал неожиданную победу, преодолел иноземцев не крепостью тела, но силой веры, и ему предлагалось спасенными взять награду за те труды и бедствия, – когда иноземец ему говорил: «Отдай мне людей, а имение возьми себе» (Бут. 14:21), – тогда что он говорит? «Поднимаю руку мою к Господу Богу Всевышнему, Владыке неба и земли, что даже нитки и ремня от обуви не возьму из всего твоего» (Бут. 14:22,23). Видишь ли, как он исполнил то евангельское повеление, которое говорит: «даром получили, даром давайте» (Мф. 10:8)? И Моисей был воспитан и выращен в иноземном доме, однако не получал отсюда никакого для себя вреда, но и он любомудрствовал не меньше патриарха, осмеивая сибаритскую трапезу¹³, будучи выше той роскоши, не ценя богатство, царство и скипетр Египта, но сам перешёл к глине и приготовлению кирпича. Потому именно и Павел, удивляясь ему, говорил: «Поношение Христово почел большим для себя богатством, нежели Египетские сокровища» (Євр. 11:26). Потом показывая также учителя этих благ, присоединил, говоря: «он, как бы видя Невидимого, был тверд» (Євр. 11:27), – что было делом величайшей веры.Итак, не будем считать стыдом, что в Церкви есть иноземцы, но – даже большим украшением, потому что и сам Господь наш Иисус Христос, пришедши во вселенную, первыми призвал иноземцев. Когда Он был рождён и положен в ясли, волхвы, придя из Персиды, покланялись Ему. О, неслыханные и странные дела! Когда имеет входить в город царь, – занавесы и светильники (устраиваются)¹⁴, встречают все сановники и власти со светлым видом, (бывают) флейты, свирели, кифары и всякий род музыки, блестящие одежды и венки, и много великолепия; а когда имел входить во вселенную Царь Небес, – ничего такого, но всё противное: шатёр, палатка и ясли, Мать, по-видимому простая, большая нищета и гнетущая бедность. Между тем, если бы Он пожелал, мог бы прийти, потрясая небо, колебля землю, посылая молнии, – и зачем я говорю об этом? – если бы Он показал Свою Божественность только в наготе, то какого блеска и светлости она не была бы больше? Но Он не сделал так, потому что желал не погубить, а спасти, не устрашить, а исправить, попрать сначала спесь человеческую и уничтожить безумие. Потому именно не просто человеком Он делается, но даже нищим человеком, и избирает Себе такую Матерь и простое убежище, приветствуя с самого начала, с Своего рождения, крайний предел бедности. Какая, скажи мне, жена, хотя бы она была беднее всех людей, хотя бы нищенка, не имеет кровати, чтобы положить родившееся дитя? Но Он не возлежал и на кровати, а просто в яслях, как случилось, и в шатре, не в гостинице. Таково начало Его входа, так оно блестяще и славно; а когда слышишь о входе, не думай о перемене места, но – о снисхождении для домоправления¹⁵.

И Павел, когда говорит: «когда вводит Первородного во вселенную»(Євр. 1:6), – возвещает нам о домоправлении, – потому что Присутствующий всюду и Всеисполняющий куда бы мог входить? Так он назвал явление (Его) по домоправлению. Итак, входя во вселенную, Он входил в уничиженном виде, попирая спесь, останавливая безумие, убеждая, чтобы все умеряли себя, не бесчестили бедность, не презирали нищету, не очаровывались богатством, не думали, что человеческая пышность есть великое (дело), но – что она слабее тени, ничтожнее листьев, обманчивее сновидений. Итак, вошедши, Он призвал иноземцев, и не просто иноземцев, но даже волхвов, распространенный вид нечестия. Когда всё во вселенной было в худом состоянии: нечестие властвовало всюду, и тук, и дым; закон не имел силы, пророки не исправляли; не приносили пользы ни увещания, ни чудеса, ни наказания, ни мщения, земля осквернялась кровью человеческой, и самая природа не признавалась, – «приносили сыновей своих и дочерей своих в жертву бесам»(Пс. 105:37), – алтари до основания разрушались, пророки избивались, храм благочестия сделался развалиной и вместилищем идолов; народ, выведенный на сцену, чтобы воспитать других, сделался для иных основанием богохульства, – “постоянно, – сказано, – всякий день имя Мое бесславится» (Іс. 52:5), – жертвы посрамлялись, праздники, новомесячия, субботы и прочий вид служения был отвергнут, – когда добродетель была в пренебрежении, свыше обвинял голос Божий, снизу оплакивали голоса пророков и голоса отовсюду, – когда дела были в худом положении, усилилось великое зло, нависла как бы густая туча, глубокая ночь; порочность стала дерзкой, добродетель была изгнана, поднималась огромная буря и непрерывные волны, кораблекрушения сделались часты и постоянны, все были потоплены, ни голоса кормчего не слышалось, ни искусство моряков не имело силы, но властвовали лукавые духи; не было никакой надежды на спасение и не осмеливался кто-нибудь призвать Бога – потому что как (призвать), когда пророки обвиняли, Ангелы же, приставленные к каждому народу, от стыда закрывали свои лица? – тогда, наконец, время призвало Устроителя всего, самого Художника, создавшего также наш род от начала. Когда была тягчайшая болезнь, порожденная особенно безумием и хвастовством, извращались начало, середина и конец дел, – Он отправился от Отеческого Престола и пришёл на землю. Опять, когда слышишь: отправился, не думай о перемене места, ни об опустении Неба, потому что, находясь даже в девственной утробе, Он был с Отцом; а как (отправился), не спрашивай и не требуй отчета, потому что когда Бог действует, нужны только вера, согласие и исповедание.

Итак, пришедши и увидев больного лежащим на постели, в отчаянии, – когда же говорю: больного, то разумею род человеческий, (лежащий) не на такой постели (т.е. простой), но на постели порочности, – (увидев) покинутым врачами, осаждаемым страстями, во власти болезни, (увидев) всякий род слабости обрушившимся на человеческую природу, самого человека отчаявшимся наконец в себе, данного врача ран, – говорю о законе, – превратившимся в сурового обвинителя, умножающего вины и делающего человека повинным ещё большему суду, (увидев) власть немощи и избыток зол, (а больного) неимущим никого другого, кроме Создавшего нас с начала, – смотри, что Он делает предварительно: облекается обессилевшей и побеждённой нашей природой, чтобы через неё сражаться и возобновить борьбу, и из самого преддверия и начала тотчас с корнем вырывает природу безумия, которое было причиной всех зол. Оно именно сделало, что дьявол, не бывший дьяволом, стал дьяволом, как и Павел указывает, говоря: «Не должен быть из новообращенных, чтобы не возгордился и не подпал осуждению с диаволом» (1Тим. 3:6). Оно извергло Адама из Рая: когда он услышал: «будете, как боги», – обманутый этой надеждой, коснулся дерева, попрал закон и преступил заповедь. Потому и Бог приготовил врачевство, соответствующее ране. Как в отношении тела, по словам врачей, противное служит целительным средством для противного, и мы охлаждённое согреваем, а засохшее увлажняем, – так и Бог поступил относительно страстей души. Безумие её надмевало и заставляло вздуваться, – поэтому Он употребил врачевство, останавливающее её вздутость и уничтожающее опухоль. Какое же врачевство? Обложил её смертью. Потому не смертное только тело Он создал, но устроил так, чтобы оно и гнило, и смешивалось, изобиловало источниками червей, разрешалось в гной и исполнялось зловония, наперёд полагая основание смиренномудрию, и не допуская когда-нибудь гордиться, даже сильно безумствующему. Что в самом деле зловоннее человеческого тела? Что ничтожнее скончавшегося?

Но не будь мрачным, возлюбленный, а усматривай здесь попечение Божие. И скончавшийся не чувствует происходящего, чтобы печалиться, и живущий воспитывается на чужом теле любомудрствовать. Хотя бы он (т.е. живущий) неисчислимое множество раз принимал важный вид и много величался, но подошедши ко гробу, чувствуя доходящее зловоние и вспомнив о нашем ничтожестве, останавливается, падает и спускается до самого ада. И чтобы тебе знать, что так сделано ради этого, что Он не бесчестит нашу природу, но обуздывает безумие духа и соблюдает человека в постоянном смиренномудрии, – так как от начала у него отсюда (т.е. из безумия) был грех – послушай, что говорит пророк Исаия: «Как упал ты с неба, денница, сын зари»(Іс. 14:12)! Не об утренней звезде он говорит, потому что и не спадала когда-нибудь утренняя звезда, но, раз утверждённая на небе, она непоколебима, и соблюдает свое течение. Итак, что значит сказанное пророком: «Как упал ты с неба, денница, сын зари»? Он говорит о некотором иноземном царе; утренней же звездой называет его по великолепию, по диадеме, по порфире, по блеску копьеносцев, по сиянию оружия, по блестящему золоту, по заостренным и сверкающим копьям, по всей остальной пышности, по всему тому, что возят и носят. Что он говорит не об утренней звезде, но, сказав: «Как упал ты с неба, денница, сын зари», пользуется этим именем переносно, это далее выясняет: «А говорил в сердце своем: «взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему»(Іс. 14:13,14). Что звезда не имеет ни мысли, ни ума, ни речи, – всякому, конечно, очевидно; но он говорит о некоем богохульном царе, хвастливом, великоречивом и так величавшемся. Кто же этот царь? Мы могли бы указать, но чтобы не всё учиться вам от нас, а и сами вы с заботливостью и неусыпностью исследовали бы сокровища Божественного Писания, – обратитесь к этому месту пророка и узнаете, кто царь, какого народа, и когда он был, – так как говорится: «дай наставление мудрому, и он будет еще мудрее» (Притч. 9:9).

Итак, когда этот царь, будучи блестящим и знатным, со многим избытком богатства, по занятии всей вселенной и распространении своего царства, сразу был восхищён и умер, – пророк, зная изменчивость относительно людей, сказал: «Как упал ты с неба, денница, сын зари», колебатель царей, сделавший всю вселенную пустыней? И, обращая к нему свою речь и осмеивая его, прибавляет: «Говорил в сердце своем: «взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему». Но ты низвержен в ад, в глубины преисподней», – под тобой постелют гной, и покрывало твоё червь (Іс. 14:13-15). Видишь ли, как Он по этой причин устроил, – о чём я говорил, – что наше тело имеет такой жребий, чтобы служить врачевством от безумия. Итак, увидев его (т.е. человека) в отчаянии, Он воспитывает его тем, что бывает после кончины, напоминая о червях, зловонии, гное, – чтобы он, помыслив о том, покинул своё безумие, и думал с гордостью не о настоящем, а о том, каков будет конец, какая последует с ним перемена. Потому именно мы получили в удел страждущее тело, и после кончины столь зловонное. Если, при такой природе, многие из безумных сбивались на безрассудство, чтобы воображать себе богоравенство и пренебрегать Небом, то в чём бы они не были извращены беззаконием, если бы не сдерживались этой уздой?Не этот только царь, но и другой воображал о себе то же самое; и другой пророк, Иезекииль, осмеивая его, говорил: «Ты говоришь: «я бог, восседаю на седалище божием, в сердце морей», и не человек, живущий в сердце земли: «я бог», тогда как в руке поражающего тебя ты будешь человек, а не бог» (Єз. 28:2,9)? Видишь ли, что и этот намекал, что смерть для того превзошла, чтобы остановить безумие, чтобы с корнем вырвать тот лукавый помысел, который в первозданном посеял от начала дьявол? Отсюда-то и произошло идолослужение, верх человеческих зол, когда многие до безумия возвышают себя и желают богоравенства. Итак, все эллинские боги были созданы людьми; чтобы этого не было, Бог обложил смертью, изобличая немощь природы. Потому именно, Единородный Сын Божий, останавливая безумие, устроил так, что претерпел такое начало Своего входа: шатёр, бедность, Мать нищую, – убеждая всех делом, чтобы они попирали человеческую гордость; и, пришедши, призывает прежде всего иноземцев. Для чего и почему? Когда род человеческий был в худом состоянии, – я опять возвращусь к тем же самым словам, – и все отчаялись в спасении, – тогда Он прежде всего ниспровергает крепость дьявола и крепчайшее его оружие, чтобы не был в отчаянии никто из остальных. С другой стороны, это послужило к стыду иудеев, что они колебались прийти, а эти отправились даже в далекое путешествие, чтобы Его видеть и поклониться; и обходя (всех), говорят: «Где родившийся Царь Иудейский» (Мф. 2:2)?

О, удивительные и странные дела! Единородный Сын Божий проповедуется прежде всего иноземной речью в Иудее, где пророки, патриархи, праведники, закон, кивот, завет, храм, жертвы и служения; и вскормленные на этом не наставляются, даже узнав от иноземцев, а они, никогда ничего такого не слышавшие, делаются учителями упражнявшихся в этом. Потому именно, пророк Давид, осмеивая их, говорил: «Зачем мятутся народы, и племена замышляют тщетное»(Пс. 2:1)? В самом деле, разве не попусту они учились, когда не приняли предсказанного пророками? Однако, не (так) волхвы, – но отправились даже в далекое путешествие, покинув отечество, дом, друзей и сродников, и подвергли себя опасности. Пришедши в царствующий город, они спрашивали, где родился Царь. Они не подозревали ярости царствовавшего тогда, ни восстания народа, ни козней города. Так как они приняли на себя проповедь, то делаются сразу любомудрыми и мучениками при жизни, дерзая против смерти, пренебрегая опасностями, презирая настоящую жизнь, смело проповедуя, что узнали, объявляя о Родившемся среди народа и среди города. Потому также звезда скрывается, чтобы они, потеряв руководителя, были принуждены учиться от иудеев, – вернее, в своём учении их наставлять, так как они ищут только место, а что Он родился, они раньше знали. Но смотри на мудрость Божию, как Он их призвал. Не послал Он пророка, потому что не потерпели бы, – ни апостола, потому что не вняли бы, – ни Писание, потому что они не знали; но отвлекает их от заблуждения собственными и близкими им делами. Так как они были волхвами, и у них была наука относительно звёзд, то является им звезда, влекущая их с чужбины, – звезда, не одна из видимых, но некоторая Божественная и невидимая сила, принявшая снаружи вид звезды; влечёт же их звезда, чтобы освободить их, наконец, от занятия звездами и прекратить власть астрономии. Так и Павел сделал, подражая Владыке своему: «Посему умоляю вас, – говорит, – подражайте мне, как я Христу»(1Кор. 4:16). Как Владыка его, призывая волхвов, послал вид звезды, чтобы, узнав привычное себе, они охотно повиновались и, пришедши, увидели бы Владыку звезд и, освободившись от того служения, приступили бы к этому господству, – так и он послал Тимофея с обрезанием, имея упразднить обрезание. Так как имеющие принять его были иудеями, а он был сыном верующей иудеянки жены, отца же эллина, и потому необрезанный, то он совершил обрезание, поступая по примеру рыбаков, – потому что и они не закидывают в море пустую удочку, но надев на неё прикормку. Итак, пусть будет синагога морем, а иудеи – рыбами, удочкой – Тимофей, обрезание – прикормкой, надетой на удочку, рыбаком – Павел; следовательно, он забрасывает удочку в море, но не пустую, – Тимофея с обрезанием, а не необрезанного, – так как, если бы он послал необрезанным, рыбы убежали бы, увидев удочку пустой; потому самому он устраивает обрезание, чтобы они, признав обычное им, устремились на добычу, и чтобы он не испугал ловитву, устремившихся на добычу, – чтобы они были привлечены через обрезание, а удержаны словом учения; так именно и было. Вошедши, и с обрезанием, он уничтожил обрезание.

Таково-то дело домоправления: прежде он снисходит, а потом отвлекает. Так сделал и Христос, призывая иноземцев. Как призывая людей, Он облёкся в человека и по виду, и по природе, так и призывая волхвов, переменил совне в вид звезды незримую силу. Что та звезда не была звездой, одной из многих, научись из её течения. Она шла не от востока к западу, но от севера к югу, потому что так лежит Палестина к Персиде; и является не ночью, а днём, что несвойственно звезде; и является, и скрывается, что также несвойственно звезде; скрывается, когда они дошли до Иерусалима, и является, когда удалились от царя. Отсюда очевидно, что она была некоторой разумной силой, домоуправлявшей всем по повелению. Не из этого только это очевидно, но (также из того) что служа им руководительницей до яслей, не сверху показывается им, но, сошедши вниз, останавливается, где был Младенец, – над самой, так сказать, Его головой; если бы она была звездой, то не показала бы такого места, тесного и ограниченного. Вы знаете, конечно, до ясности, что, по чрезмерной высоте, звезда не могла бы определить место даже города, и её (указание), даже прямо спускающееся по отвесу, неясно по чрезмерной высоте. А та (звезда) показывала и малое место, ясли, будучи близ головы, и, показав, тотчас скрылась, – что не было делом звезды.

Если волхвы говорят: «мы видели звезду Его»(Мф. 2:2), то говорят пока по собственной своей науке, которую потом, конечно, будучи приведены, оставили. Что они вместе и звезду увидели, и освободились от заблуждения, очевидно из того, что они покланяются; если бы они считали её одной из многих, то не поклонились бы. Чего же ожидали от Младенца странники, пришельцы и иноземцы? Откуда они узнали, что Он приведёт к жизни и вознаградит их, находящихся на таком расстоянии? Как они не предвидели настоящей опасности? Как не подумали, что естественно было предвосхищение (их) даже из настоящей жизни, когда тогдашний царь умертвил бы (их)? Какой они увидели знак царства, какое преддверие, каких копьеносцев, каких щитоносцев, какое служение, какие золотые щиты, какие колесницы, какой потолок, какие дворцы, каких евнухов толпу? Ничего такого, но всё противное тому: ясли и шатёр, гостиницу и Мать нищую, крайнюю бедность и пелёнки. Итак, кому они приносили золото, ладан и смирну? Не вполне ли очевидно, что они были уже окрылены верою? И много особенности в дарах, заступающей место проповеди. Нельзя отвергать объяснения, – хотя бы оно приводится (народной) толпой, – что именно они исповедали Его и Богом – через ладан, и Царём – через золото, и Страдальцем – через смирну, указывая на Его погребение: так Он и был погребён, и они предвозвещали это тем, что делали. Итак, происшедшее было силой не астрономии, но домоправления Божия, – потому что Пришедший научить добродетели не о том заботился, чтобы вводить астрономию, а напротив, чтобы её весьма ослабить, полагая всё доброе и недоброе в желании и нежелании. Для этого Он и геенною угрожал, и Царство приготовил, – потому что то и другое (есть) следствие происходящего в душе, – связанным же необходимостью Он ни венцов не приготовил бы, ни наказанием не угрожал бы. Он не дал бы законов, не побуждал бы увещаниями, не сделал бы столько, если бы род человеческий был связан необходимостью; но так как мы свободны и господа произволения, от нерадения делаемся негодными, от усердия полезными и какими следует быть, то Он пришёл, приготовляя для этого спасительное врачество, исправляя многих страхом геенны и обетованием Царства и наставляя любомудрию через законы.

Что нет ни рока, ни течения звёзд, управляющих человеческими (делами), – очевидно, и помимо Писания, из самих же дел. Если от рока (зависят дела) человеческие, за что ты бичуешь своего раба, вора? За что прелюбодейку жену влечешь в судилище? Из-за чего стыдишься, делая худое? Если грех есть (дело) необходимости, зачем не переносишь даже слов, будучи оскорбляем, но кто бы тебя ни назвал прелюбодеем, или блудником, или убийцей, называешь это дело дерзостью? Если грехи не (дело) твоего духа, то и совершаемое не есть вина, и произносимое – не дерзость. Теперь же, и тем, что осуждаешь других, и тем, что не прощаешь согрешающим, и тем, что, делая, сам стыдишься и стараешься скрывать, а причиняющих тебе это считаешь дерзкими, – всем этим ты признаешь, что наши дела не связаны необходимостью, но почтены свободой; одержимым необходимостью мы ведь умеем прощать. Если кто-нибудь, будучи во власти демона, поразит нас, разорвёт одежду или нанесёт удары, – не только не наказываем его, не привлекаем в судилище, но даже жалеем и прощаем. Почему же, наконец? Потому что это делается не по свободному произволению, но по принуждению от демона. Таким образом, если бы и остальные грехи были по необходимости, от судьбы, мы прощали бы; но, так как знаем, что мы не принадлежим необходимости, потому не прощаем – ни господа рабам, ни мужья жёнам, ни жены мужьям, ни отцы детям, ни учителя ученикам, ни начальники подчинённым, ни законодатели получающим законы, – бываем суровыми исследователями дерзостей и мстительными, в судилища обращаемся, удары наносим, наказываем и всё делаем, чтобы и раба освободить от злобы, и сына от порочности. Оттого и воспитателей для них мы поставляем, и угрожаем, посылая к учителям, и удары наносим. Для чего, скажи мне, и почему? Ведь, если судьбой определено ему сделаться негодным, какая нужда в этой помощи?Итак, вполне ясно, что всё зависит от свободной воли, а не связано необходимостью. Поэтому и помощь мы оказываем, от нерадения отвлекаем и к добродетели руководим. Для чего переплываем море, землю возделываем, города строим, прилагаем много усердия во время болезни – деньги тратим, врачей зовём, лекарства приготовляем, чрево обуздываем и пожелание караем? Если, как ты говоришь, судьбой определено жить и умереть, излишни расходы денег, излишни посещения врачей, излишняя у болеющих тщательность любомудрия. Теперь же из того, как все поступают, ясно, что в этом нет ничего излишнего, – нет oпpеделений судьбы, никакая необходимость не направляет наших дел, всё почтено свободой произволения. Какая нужда в трудах до пота ради добродетели? Ведь, если кому судьбой определено сделаться прекрасным, тот будет прекрасным, хотя бы он спал и храпел; вернее же – его нельзя даже называть прекрасным, если он сделался таковым по необходимости. Какая нужда в стольких трудах и поте? Если кому определено судьбой сделаться худым, то будет худым, хотя бы неисчислимые прилагал усилия; вернее, такого, теснимого необходимостью, нельзя называть и худым. Как беснующегося, если он станет оскорблять, – опять пользуюсь тем же примером, – мы не назовём дерзким, и не будем считать его оскорбление дерзостью, но (делом) принуждения от демона, так и худого, если он теснится судьбой и необходимостью, не назовём его худым, как и прекрасного – прекрасным. Если же так будем делать, то во всём произойдёт смешение, смущение и извращение вещей, не будет ни добродетели, ни порока, ни искусств, ни законов и ничего подобного. Видишь ли, куда влечёт приманка дьявола, чем он хотел бы сделать вселенную, и к какой цели идёт? Итак, зная всё это и больше этого, – я мог бы сказать и больше, но для разумнейших достаточно и этого, – будем убегать от порока, избирать добродетель, чтобы, прежде всего, был милостив к нам Бог, а потом чтобы и от геенны нам освободиться, и насладиться вечных благ, – которых да сподобимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым Отцу слава, со Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.Беседа 9Его же, о том, что не должно ходить на ристалища, ни на зрелища. И огорчив их, потом на собрании, бывшем после того воскресенья, уступив сказать епископу, прибывшему из Галатии, и помолчав, также на этом (собрании) огорчив, сказал эту беседу в великой церкви на слова: «Отец Мой доныне делает, и Я делаю» (Ін. 5:17)¹⁶.

Недавно, в беседе о зрелищах и ристалищах, я сильно вас затронул; потому радуюсь и веселюсь по апостольскому выражению, которое гласит: «Если я огорчаю вас, то кто обрадует меня, как не тот, кто огорчен мною»(2Кор. 2:2)? Ведь потому я вижу большой плод, произрастающий от этой печали. И лекарства, исцеляющие раны, сначала тоже кусают нарывы, а потом освобождают от гноя; так и слово, поражающее слушателя, делается началом исправления. Как в нашем теле омертвелая часть нечувствительна ни к разрезанию, ни к лекарствам, ни к прижиганию, – потому, будь хотя бы бесчисленное множество (лекарств), она не может возвратиться к здоровью, потеряв начало и основу для врачебного ухода, – а чувствующая железо, огонь, лекарства может быстро возвратиться к здоровью, – так и в душах: одни, находясь в бесчувственном состоянии, не легко могут быть изменены; другие же, умеющие стыдиться и краснеть, скорбеть и огорчаться во время порицаний, доставляют нам величайшее доказательство, что они скоро будут удалены от порочности. Потому именно и блаженный Павел, зная это, опечаленных сильно одобрял и радовался за них, а иначе настроенных отвергал, говоря: «Они, дойдя до бесчувствия, предались распутству так, что делают всякую нечистоту с ненасытимостью»(Еф.4:19). Heyмеющий скорбеть как может быть исправлен когда-нибудь, если только он прежде не научится этому самому? Так как в этом вы преуспели, мы весьма спокойны за вашу любовь, – потому что если одна беседа так уязвила и в такую привела тревогу, что вы беспокоитесь, волнуетесь и смущаетесь, то вполне ясно, что присоединенная вторая и третья освободят от всей болезни. И знайте, что, не льстя вам, это говорю: тем, что вы обнаружили недавно, вы засвидетельствовали истину сказанного нами. В самом деле, будучи так уязвлены, так огорчены, находясь в такой скорби и беспокойстве, вы в следующее затем воскресенье устроили для нас более блестящее зрелище, собрание более многочисленное и с большим усердием, и все вы были в восторге, все льнули к нашему языку, точно птенцы-ласточки, уцепившиеся за своё гнездо. Потом, когда, чествуя нашего брата, пришедшего из Галатии, мы и по самому церковному закону, повелевающему так принимать гостей, и по почтенной седине его уступили слово, – вы с шумом удалялись, жалуясь на несчастье, как перенесшие долговременный голод, и желая нашей речи резавшей, порицавшей, поражавшей, огорчавшей, – делая то же самое, что делает дитя, которое, несмотря на удары и на брань, не может отстать от матери, но следует с визгом, держась сбоку за одежды матери и волочась за нею со слезами.

Потому я радуюсь, окрылён удовольствием и говорю, что счастлив, подвизаясь между такими любителями, между вами, так уцепившимися за мою речь. Это для меня слаще вот этих лучей, это приятнее света, это жизнь, – именно быть с такими благоразумными слушателями, желающими не просто рукоплескать, но исправляться, не убегающими от порицаний, но прибегающими к порицателю. Потому именно и сам я с большей готовностью берусь за беседу к вам, и желаю сегодня отдать остатки недавно вам сказанного, оставив теперь порицание, чтобы, опять обвиняя нерадивых и употребляя всю беседу на их обличение, не причинить вреда усердным. Если бы даже ничего не было нами сказано, бывшее вчера уже достаточно, чтобы даже сильно безумствующих и неистовствующих насчет цирка удалить от этой неуместной страсти. Убийство, случившееся вчера в цирке, наводнило наш город трагедией, привлекло толпы женщин, наполнило площадь многим воплем, когда именно посреди народа несли в таком жалком виде рассеченного колесницами. Он, как я узнал, на следующий день намеревался зажечь брачные светильники, опочивальня была уже расцвечена, и всё было приготовлено для брака, – и вот по приказанию податного начальника¹⁷, перебегая ристалище внизу, когда неожиданно наскакивали возницы, друг с другом состязавшиеся, он попал в середину и претерпел эту насильственную и жалкую смерть, лишившись головы и оконечностей.

Видишь ли плод цирка? А как, спросишь, относится это к нам, вверху сидящим? К вам больше всего: если бы не усердствовали вы все бежать (туда), не совершалось бы этого и внизу. Но, чтобы опять не делать слово очень тяжелым и не растравлять рану, постараюсь, предоставив это вашей совести, отдать остающееся от сказанного вам недавно. Итак, о чём было недавно сказано? Я говорил, что Христос называется основанием, как носящий всё, держащий и взвешивающий; теперь желаю это показать из другого апостольского изречения.

Сказавши так, объясняя это изречение, говорит: «Сей, будучи сияние славы и образ ипостаси Его и держа все словом силы Своей, совершив Собою очищение грехов наших, воссел одесную престола величия на высоте» (Євр. 1:3). Что значит: «держа»? Управляя как возница, руководя как кормчий, распоряжаясь как домом, сдерживая, держа, взвешивая. Не только приводит всё из несуществующего в существующее, но даже наперёд знает происходящее, как родивший Его Отец. Потому и объясняя это, Он говорил: «Отец Мой доныне делает, и Я делаю» (Ін. 5:17). Потому и иудеи ещё больше старались Его убить, не только за то, что Он нарушал субботу, но что и Отцом Своим называл Бога, делая самого Себя равным Богу.Где теперь еретики, безумствующие во вред своему спасению и отделяющие Его от равенства с Его Отцом? Пусть выслушают голос евангелиста, – а когда я говорю: евангелиста, разумею Христа, возбуждающего его душу, – пусть выслушают, постыдятся и прекратят такое свое безумство. Как иудеи преследовали Его за то, что Он называл Самого Себя равным (Отцу), так и эти готовы задавить себя из-за того, что мы, наставленные Им, воздаём Ему эту славу. Но, говорят, это было мнение не Его, и не евангелиста, а иудеев. Если даже и иудеев, то это в особенности и составляет твою величайшую вину и крайнее осуждение, что ты, сам желая быть слепым, не видишь того, что неблагодарные иудеи сразу поняли, как вывод из этих слов. Не от себя они это прибавили, но заключая из того, что Христос говорил им. А чтобы ты знал, что это изречение даже не иудеев, но евангелиста, как мнение, так и речь, – а когда я говорю: евангелиста, разумею Христа, возбуждающего его мысль, – исследуй эти самые слова. «Отец Мой». Не очевидно ли всякому, даже весьма неразумному, что Он сказал: «Отец Мой», чтобы объявить (Его) Своим собственным? А что Он прибавил опять: «доныне делает, и Я делаю», – ужели (это не слова) делающего вывод о равенстве? И не сказал: делает Он, а Я содействую; делает Он, а Я помогаю, – но: Он делает, и Я делаю. Видишь ли, почему сказанное не было умозаключением иудеев, но выводом из Его слов? Если бы некоторым ошибочным предположением и мнением иудеев было, что Он делает Себя равным Богу, если бы сам Он не желал быть в этом заподозренным, а иудеи, когда Он не желал этого, подозревали бы, думая о другом, помимо того, что Он сам желал вывести, – евангелист так, без поправки этого не оставил бы, но отметил бы и сказал это ясно. Ведь обычай так поступать свойствен им, – и им, и Иисусу; из одного-двух примеров я попытаюсь сделать это для вас ясным, т.е., что когда скажет что-нибудь Христос, и иначе Он это скажет, а иначе понимают иудеи, – евангелист исправляет.

Чтобы тебе понять это ясно, выслушай самого Иоанна, объясняющего это самое. Когда Он вошёл в храм Божий и, сделав бич, изгнал меновщиков, говоря: «Возьмите это отсюда и дома Отца Моего не делайте домом торговли» (Ін. 2:16), – книжники и фарисеи, подойдя, говорили: «Каким знамением докажешь Ты нам, что имеешь власть так поступать»? Что же Он? «Разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его» – говоря так о Своём собственном Теле. Но они этого не поняли, и что говорят? «Сей храм строился сорок шесть лет, и Ты в три дня воздвигнешь его» (Ін. 2:18-20)? – разумея храм иудейский, сделанный из камней, потому что он был устроен в течение сорока шести годов, по возвращении из Вавилона, когда строители затруднялись иноземными кознями, и, по прошествии многого времени, этот храм был окончен. Итак, когда Иисус говорил о Своём собственном Теле, объявляя о Своём Кресте и Воскресении, – а это именно значит: «Разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его», – они же предполагали о храме иудейском, почему и говорили: «Сей храм строился сорок шесть лет, и Ты в три дня воздвигнешь его»? – видишь ли, как евангелист не обошёл этого, но прибавил поправку, говоря: «А Он говорил о храме тела Своего» (Ін. 2:21). И не сказал Он: разрушьте это Тело, но – «храм», чтобы показать Бога, обитающего (в нём), – разрушьте церковь, много лучшую иудейской. Тот (храм) имел закон, а этот – Законодателя; тот – букву убивающую, а этот – Дух Животворящий; тот – жезл Ааронов, а этот – жезл Иессеев.

В другом опять месте, по совершении Им чуда над хлебами, отплыв с ними (учениками), Он переправился на (другой) берег, и говорил ученикам: «Смотрите, берегитесь закваски фарисейской и саддукейской»(Мф. 16:6). Они же, услышав о закваске, предполагали о хлебах; а Он говорил не о хлебах, но об учении фарисеев. Так как иначе Он сказал, а иначе они предполагали, то смотри, как Он исправляет это, говоря: «Что помышляете в себе, маловерные, что хлебов не взяли? Еще ли не понимаете и не помните о пяти хлебах на пять тысяч человек, и сколько коробов вы набрали? ни о семи хлебах на четыре тысячи, и сколько корзин вы набрали», – но об учении фарисеев, чтобы внимать (Мф. 16:8-12). Видишь ли, что как евангелист относительно храма, так здесь Он Сам исправляет предположение заблуждавшихся? Так и в том, что Он делает Себя равным Богу: если бы Он не делал Себя равным Богу, а иудеи это предполагали на основании сказанного, то евангелист исправил бы это предположение, и сказал бы, что иудеи думали, что Он делает Себя равным Богу, а Он не делал этого и не давал повода. Чтобы ты узнал из самого изречения, что это (богоравенство) особенно Он желал укоренить в умах людей, обратимся к прежнему слову и узнаем, в каком некогда обвинении Он так защищался.

Что (такое) некогда было, за что Он обвинялся? Что в субботу совершал дела: «искали убить Его за то, – сказано, – что Он делал такие дела в субботу» (Ін. 5:16). Что именно – «такие»? Что Он исцелил расслабленного, повелел ему взять свою постель и отойти в свой дом. Потому и говорили, спрашивая его: кто приказал ему делать это в субботу? А он говорил: «Кто меня исцелил, Тот мне сказал: возьми постель твою и» иди в дом твой (Ін. 5:11). Преследовали Его, сердясь за это, – что Он приказал в субботу то, что казалось преступлением и разрушением закона. Что говорит Христос, защищаясь? «Отец Мой доныне делает, и Я делаю», – хотя много другого Он мог бы сказать, если бы желал только защищаться, а не показать Свое равенство. Часто суббота нарушалась, и прежде всего в городе Иерихоне. Когда они подступили к стенам, им было велено семь дней с трубами обходить стены, – и так город был разрушен. А что между этими семью днями, откуда бы мы ни сделали начало, необходимо случиться субботе, всякому очевидно. Отсюда ясно, что суббота была нарушена. Опять (Бог) повелевал обрезываться человеку в восьмой день; и здесь необходимо опять нарушение субботы, потому что неизбежно, чтобы родившийся в субботу был обрезан в другую субботу. А священники даже несравненно больше её нарушали, когда, опять-таки по повелению, они приносили жертву в субботу; где была жертва, там необходимо было: снимать кожу, жечь, возлагать на жертвенник, носить воду, колоть дрова, выносить золу и делать много другого, – и тем нарушалась суббота. К этому и сама тварь нарушала субботу: солнце работает в субботу, луна совершает своё течение, появляется пестрый хор звёзд, ветры дуют, источники изливаются, реки текут, море волнуется, семена и растения произрастают, рождают – земля, всё неразумное и род человеческий. Когда женщина рождает в субботу, природа никогда не выдерживает этого закона, не ожидает, чтобы миновала суббота, и тогда разрешились бы потуги родов, но делает своё дело и во время субботы. И небесные силы служат в субботу, исполняют своё служение непрерывно. Итак, для чего, скажи мне, имея столько поводов к защите, Он не пользуется никаким из них, и не говорит: за что вы Меня обвиняете, что Я нарушаю субботу? – и священники в Иерихоне нарушили, и нарушают в храме; за что вы Меня обвиняете, что Я нарушаю субботу? – и солнце нарушает, луна, звёзды и вся тварь небесная и земная, – но, всё это оставив, Он обратился к Отцу, говоря: «Отец Мой доныне делает, и Я делаю»? Он желал не только защититься, но и показать Свою равночестность. Потому не сказал: Я делаю, потому что и тварь делает, – так как Он не принадлежал к твари, – но: Я делаю, потому что и Отец делает, – так как Он был такого же существа и власти.

Потому Он защищается, не как принадлежащий к твари, но как истинное рождение Его. И чтобы ты знал, что сказанное не догадка, – ученики также некогда нарушили субботу, срывая и съедая колосья, и, когда иудеи обвиняли и говорили: не видишь ли, что они делают в субботу? – Он там нигде не вспомнил об Отце, но что говорит? «Разве вы не читали, что сделал Давид, когда взалкал сам и бывшие с ним? как он вошел в дом Божий и ел хлебы предложения, которых не должно было есть ни ему, ни бывшим с ним, а только одним священникам? Или не читали ли вы в законе, что в субботы священники в храме нарушают субботу, однако невиновны»(Мф. 12:3-5)? Видишь ли, когда о рабах Он рассуждает, рабов приводит в пример, Давида и священников; а когда о Себе Самом, – Отца? Если когда-нибудь Он пользуется и другой защитой, например, когда говорит: «Если в субботу принимает человек обрезание, чтобы не был нарушен закон Моисеев, – на Меня ли негодуете за то, что Я всего человека исцелил в субботу»(Ін. 7:23); и опять: кто из вас есть, который не отрешает овцу свою и вола (Лк. 13:15)? – то (это) нисколько не удивительно, потому что Он беседует не вовсе как Бог, но иногда и как человек, так как был и Богом, и Человеком. Здесь, конечно, Он громко заявляет в отношении собственного Своего достоинства, говоря: «Отец Мой доныне делает, и Я делаю». Потому и говорит евангелист: преследовали Его иудеи, не только за то, что Он нарушал субботу, но что и Бога называл собственным Отцом, делая Самого Себя равным Богу. Я с удовольствием спросил бы еретика об этом: называл Он Бога собственным Отцом или не называл; было ли это иудейским предположением или заключением Христа? – и, хотя бы он был тысячу раз бесстыден, обличается истиной. Он говорил, что «Отец Мой доныне делает, и Я делаю»: нарушал субботу или не нарушал? Вполне очевидно, что нарушал: делаю, говорит, и Он делает.

Итак, и нарушение субботы, и то, что Он называет Бога собственным Отцом, – ни то ни другое не было предположением иудейским, но выводом и заключением Христовым. Почему же, называя это заключением Христовым, ты называешь то – рядом стоящее, с ним связанное и одинаково сообщённое евангелистом – предположением иудейским? Всё это есть сообщение евангелиста, объясняющего сказанное Христом. Потому также – когда иудеи обвиняли – он говорил, что преследовали Его не только за то, что нарушал субботу, но что и Отцом Своим называл Бога, делая Самого Себя равным Богу. Но в обличение еретиков достаточно; а если вы желаете знать и о делании, в чём состоит то, что делает Отец, и что Сын, – я могу назвать (Его) промышлением о существующем, содержанием, попечением. Всё видимое произошло в течение шести дней: “И почил – Бог – в день седьмый» (Бут. 2:2); промышление же об этом не прекращалось. Итак, это промышление Христос называет деланием, говоря: «Отец Мой доныне делает, и Я делаю», промышляя, печась, содержа – говорит – держа в порядке, не допуская ничему рассеяться. Итак, приняв доказательство правых догматов также из сказанного, присоединим тщательную и согласную с догматами жизнь, так как недостаточно нам для спасения только знания правых догматов, но нужна и наилучшая жизнь, чтобы, всячески воздав славу Богу, достигнуть нам обещанных благ. Ему слава и держава во веки веков. Аминь¹⁸.Беседа 10Беседа его же, сказанная в церкви апостола, после того как предварительно побеседовал немного епископ, на слова: «Жатвы много, а делателей мало» (Мф. 9:37)¹⁹.

Видели ли вы старика и юношу, – старика по телу, а юношу по духу? Видели ли вы цветущую седину и пышную силу старости? Таково это у нас, иначе во внешних (делах). Во внешних старость бесполезна, например, воин, пришедши в такой возраст, не может натягивать лук, ни пустить стрелу, ни потрясти копьём, ни влезть на коня, ни напасть на стены, и не может делать ничего подобного. И кормчий, когда старость ослабит у него силу тела, не сможет ни канаты натянуть, ни паруса поднять, ни действовать веслом, ни переменить руль, ни бороться с волнами, ни другое что-либо подобное. Опять земледелец, будучи в этом возрасте, (не сможет) ни запрячь волов, ни тащить плуг, ни провести и прорезать борозды, ни ухаживать за деревом, ни присоединиться к толпе жнецов, ни другое что-либо подобное не в силах будет делать. Каждый из них сидит дома, пользуясь свободой этого возраста, и будучи связан великой необходимостью и неумолимой старостью. Но не так учитель Церкви; напротив, он тогда особенно будет подвизаться – браться за слово, предлагать наставление и стараться привести народ в порядок. Старость у остальных бесполезна, а в Церкви и в трудах добродетели – полезнее всего. И блаженный Авраам получил величайшую награду за подвиг тогда, когда пришёл в этот возраст, – потому что тогда, тогда именно он уничтожил (над собою) власть природы и заколол своего сына, – заколол, хотя и не на опыте, но волей, хотя и не исполнением, но намерением, хотя и не делом, но мыслью, – тогда он сделался священником своей собственной утробы и исполнил то удивительное и странное дело, почти удалившись от своей природы и переместившись к Небу. И Павел, учитель вселенной, приступал в глубочайшей старости к тем удивительным подвигам, и переносил состарившимся телом с большой твёрдостью – узы, оковы и темницы; разъясняя это, он сам говорил: «Я, Павел старец, а теперь и узник Иисуса Христа»(Флм. 1:9). Я говорю это не в посрамление юности, так как и отроки, поправшие печь, были очень молодыми, вполне юношами; тоже и получивший пророчество Иеремия, и Даниил был очень молодым, когда обуздал львов и, по несказанному своему дерзновению, изложил и объяснил те тайны царских сновидений созерцавшему (их), – ни в чём юность не бывает препятствием для добродетели мужа. Во внешних (делах), как я раньше сказал, может быть величайшим препятствием и преклонная старость, и незрелая юность; а в борьбе за добродетель не так, но нужно одно только – воля и душа подготовленная, тогда и юность не бывает бесполезной, и старость не бывает непригодной, – но в каждом возрасте можно видеть зрелый изобильный плод, если только, как я раньше сказал, имеет кто душу трезвенную, умеющую любомудрствовать и привлекающую на себя благоволение Божие многой добродетелью. Итак, в защиту нерадения, пусть никто не выставляет, как предлог, ни юности, ни старости; ведь и теперь много у нас молодых наполняют это духовное зрелище, а старые безобразничают в цирке; опять же: старики с сединой украшаются этим слушанием, а молодые через тамошнее созерцание употребляют свою юность весьма неразумно.

Впрочем, хотя и много присутствующих у нас, я ещё не сыт, потому что желал бы, чтобы не только многие, но все присутствовали, чтобы никто бы не отставал от Церкви, – так что, пока хотя бы один является блуждающим вне стада, я разрываюсь и терзаюсь скорбями. Так и пастырь тот, оставивши девяносто девять овец, спешил к одной заблудившейся, и не прежде удалился, пока привёл её к стаду, и выказал о ней много усердия, – число сто было неполно, пока он не возвратил одну, – сто тогда сделалось сто, когда была спасена и она. Не говори мне, что погиб один брат; но подумай, что именно брат – весьма желанное для Бога существо, за которое столько сделано, за которое была пролита драгоценная Кровь и столько уплачено пени, из-за которого небо простерто, солнце зажжено, луна совершает свое течение, сияет разнообразный хор звёзд, воздух распространён, море излито, земля обоснована, источники изобилуют, реки текут и горы водружены, – из-за которого луга и сады, из-за которого смена и растения, из-за которого различные породы злаков, из-за которого то, что на горах, что в пустынях, что в городах, что на равнинах, что в долинах, что на холмах, из-за которого тысячи рыбных стад, из-за которого различные породы четвероногих, из-за которого разнообразные племена птиц, из-за которого закон, из-за которого пророки, из-за которого апостолы, из-за которого были тысячи чудес, – зачем много говорить? – из-за которого Единородный Сын Божий сделался человеком, и был заклан.

Подумай, сколько у Бога сделано ради спасения людей, и не презирай ни одного человека, но, по окончания этого духовного зрелища, отыщи отсутствовавшего, и не прежде удались, пока его приведёшь, соединишь с его матерью, отведёшь от его обычной порочности, спасёшь пленника, извлечёшь потопленного, освободишь от свирепых зверей схваченного зверями. Чем ты можешь извиниться, чем оправдаться? Мы приходим к гробницам апостолов: видим их раны и клейма, текущую кровь драгоценнее золота, оковы, бичи, ежедневные смерти, которые они претерпели за Церковь, – ученика Павлова, всюду ходящего с Павлом и делающегося равным учителю, тельца с быком связанного, – брата самого первого из апостолов, рыбака, закинувшего сеть и уловившего людей вместо рыб, проповедника Евангелия, – и, как бы на лугу, мы наслаждаемся их преуспеяниями. А покинувшие нас сидят, будучи зрителями неразумных коней, нанося друг другу укоры и дерзости, зажигая ярость и борьбу, не имеющую повода, радуясь радостно, которая жалостнее печали – за побеждённых возниц, за обессиливаемых коней. Что может быть неразумнее этого? Чего ты радуешься, скажи мне? Чего прыгаешь, скачешь и возвращаешься оттуда весёлым? А ты из-за чего скорбишь, закрываешь лицо, нагибаешься и огорчаешь свою душу – что такой-то победил, а другой был побежден? И зачем это для тебя? Какое может иметь основание эта печаль или это удовольствие? Какого наказания не достоин тот и другой из вас, когда, при увлечении твоей собственной души страстями каждый день, ты не отдаёшь себе никакого отчета, а радуешься или огорчаешься за неразумных животных и других неразумных людей? Но, чтобы не потерять нам времени, опять употребив на это всю беседу, – мы поручаем исправление их вашей любви, займёмся читанным сегодня и постараемся ввести вас в луг Божественного Писания. Действительно, оно сходно с лугом. Как на лугу – различные цветы, и все один за другим привлекают к себе взор зрителя наибольшей красотой, когда рассматриваются каждый в отдельности, так точно можно видеть и в Божественном Писании. И блаженный Давид привлекает к себе нашу мысль, и апостольское изречение, сказанное относительно Тимофея, ещё – и смелый Исаия, любомудрствующий о человеческой природе, и Владыка их, Иисус, беседующий с учениками и говорящий: «Жатвы много, а делателей мало»(Мф. 9:37).

Вот, если угодно, приведши это изречение, раскроем смысл его; хотя и очень кратко оно по размеру, но открывает нам пространное море мыслей. Потому и приступим мы к нему с большим усердием. Так как Он увидел, рассказывает (евангелист), народ рассеянным, то говорит ученикам: «Жатвы много, а делателей мало». Какая жатва, скажи мне, и ради чего Он так назвал это учение? Ведь жатва – конец дела. Когда семя, повергнутое в углубление земли, вкусит влаги, потом, промокши и вздувшись, охватит окружающую землю и, развернувшись на много волокон, пустит в глубину корни, – (тогда) прежде всего оно пробивает поверхность, потом, воспитываясь понемногу солнцем, дождём и воздухом, увеличивается произрастанием от земли, делается прежде очень зеленой травой и распускает нежные листья, потом производит весьма незрелый колос, и, с наступлением весны, опять понемногу созревая до стебля и колосьев, возвращает полный плод. Тогда, наконец, земледелец, наточив серп, набирает жнецов и, собрав, относит плод домой. Отсюда жатва – конец всякого труда и обработки земли. Итак, скажи мне, почему Он называет жатвою, когда дела были еще в начале? Ведь и нечестие господствовало всюду во вселенной: жертвенники пылали, идолам покланялись, Иисус не почитался, – и глубокая ночь всё окутывала, было тяжкое ненастье, когда волновалось море, жестокие ветры разрушали человеческие средства к жизни, страсти властвовали, и всё было потоплено. Всюду блуд, прелюбодейство и наглость; всюду любостяжание, хищничество и войны; и кровь на земле, кровь на море потопленных и производивших там убийства, – непрерывные войны, борьба, междоусобная резня и убийства преступнее всяких убийств; дети закалались для идолов, природа не признавалась и родство уничтожалось, – всюду крутизны, утёсы, подводные камни, опасные скалы и ни одного человека-кормчего; вернее, немного кормчих в иудейском племени, а слушателя ни одного, когда моряки раздорили между собою, и друг друга поражали и топили. Скифы и фракийцы, маверы и индийцы, персы и савроматы, насельники Эллады и Эпира, вся, так сказать, земля под солнцем была посвящена демонам, и теми мучителями приводились в неистовство страна, город и пустыня, земля и море, иноземщина и Эллада, горы, долины и холмы; только иудейское племя, по-видимому, было благочестиво, имело пророков и малые семена богознания; но и оно от времени ниспроверглось, учителя этого народа сделались горькими обвинителями его грехов между ними, – и настолько были далеки, чтобы воспитывать остальных и руководить к благочестию, что стали тогда виновниками соблазнов даже для остальных; и это объясняя, пророк говорил: «Постоянно, всякий день имя Мое бесславится» (Іс. 52:5).

Итак, почему, когда вселенную обнимало столько зол, и ещё не были повергнуты смена, – ведь всюду (были) терние, волчцы и худые травы, – ещё не была очищена земля, и плуг не был протащен, и борозды не были прорезаны, – Он беседует о жатве и говорит: «жатвы много»? И ради чего Он так называет Евангелие? Ради чего? Так как дела были в таком положении, а Он намеревался послать их (апостолов) всюду по вселенной, естественно, что они волнуются, смущаются, рассуждают с собою и говорят: как возможно одиннадцати, – один был уловлен зверем, – простым, неученым, бедным, неизвестным, безоружным, в одной одежде, без обуви, не беря с собою ни пояса, ни посоха, ни денег, проходить всю вселенную, находящуюся в таком состоянии, отвлекать от древней привычки, вводить их (людей) в догматыНового (Завета) и преподавать им некоторое странное учение? Когда в самом деле мы вырвем терние? Когда посеем семена? Когда возделаем их душу? Когда взойдёт посев? Кто не рассеет нас? Кто не низвергнет с крутой скалы? Как мы сможем раскрыть уста, стать, беседовать, явиться перед столькими тысячами? Как уничтожим ярость тиранов, возмущения народов, доводы философов, красноречие ораторов, власть предубеждения, силу старой привычки, козни демонов, души, которыми раньше завладели тысячи болезней? Итак, мы одиннадцать как будем исправлять всех во вселенной: простые – мудрых, безоружные – вооружённых, подчиненные – начальников, пользующиеся одним языком – в беседе с тысячами наречий, с народами иноземными и иноязычными? Кто нас потерпит, когда речей наших не сможет даже понимать?

Чтобы, так рассуждая, они не волновались, Он назвал Евангелие жатвою, как бы говоря (так): всё приготовлено, всё устроено; посылаю вас на готовую уборку плодов; в тот же самый день вы будете в состоянии и сеять, и жать. Итак, подобно тому как земледелец, выходя на жатву, бывает радостен, светел и весёл, не взвешивает ни трудов, ни каких бы то ни было затруднений, но спешит как бы на готовую прибыль, бежит на готовые плоды, и нигде никакого препятствия, никакого затруднения, никакой неизвестности в будущем, ни наводнения, ни града, ни засухи, ни злых полчищ саранчи – ничего такого принявшийся за жатву не подозревает, почему и весело, радостно берётся за труды, – так точно и вам, даже гораздо больше, необходимо выходить во вселенную со многой радостью. Это дело есть жатва, – жатва, соединенная с большим удобством, – жатва, доставляющая вам готовые посевы; нужно только, говорит, не уставать. Ссудите Мне, говорит, ваш язык, и увидите плод зрелый, собираемый в Царские житницы. Поэтому и после того, посылая их, Он говорил: «Се, Я с вами во все дни до скончания века» (Мф. 28:20). Сам Он делал трудное легким, и о чём пророк говорил: «Я пойду пред тобою и горы уровняю» (Іс. 45:2), – это у апостолов исполнялось осязательно, потому что им предшествовал Христос и облегчал путь. Это объявляя, и великоречивейший Исаия говорил: «Всякий дол да наполнится, и всякая гора и холм да понизятся, кривизны выпрямятся и неровные пути сделаются гладкими» (Іс. 40:4), разумея не горы и холмы, – потому что этого не произошло, – но именем гор называя безрассудных, напыщенных и высокомерных, которых всех смирил Христос смирением, исполненным высоты, и горы сделал равнинами, – применяя к ним название безрассудных не по высоте их мысли, но по бесплодности безумия, чёрствости души и бесчувственности к слову. Как гора не может принести плода, так и безумие; вернее же – не так, но даже гораздо труднее. Гора не может принести плода, а безумие не только не даёт какого-либо плода, но даже существующей делает блеклым и произросший сушит; между тем смиренномудрие не только согревает существующий (плод), но обычно рождает даже не существовавший.

К сказанному величайшие примеры – фарисей и мытарь. Тот, войдя с безумием, не только не принёс какого-либо плода, но погубил даже существовавший; а мытарь, будучи простым и не владея ничем добрым, совершает для самого себя преуспеяние, потому что, когда он только посетовал и, наклонившись, счёл самого себя несчастным, возвратился, изобилуя многим оправданием и превзойдя в этом фарисея. Чтобы вы увидели и на самом деле, и узнали на определённых лицах, где Христос смирил гору и холм, пусть обратится наше слово опять к Павлу. Этот делатель палаток, – я охотно вспоминаю часто об его искусстве, чтобы ты знал, что не искусство – укор, но праздность – осуждение и вина, – итак, этот Павел, будучи в Саламине, встретился с некоторым правителем²⁰и его волхвом. Двойной утёс – безумие со стороны власти и учение от волхва. И когда он видел, что тот мерзкий и бесстыдный зверь препятствует правителю и разрушает его (Павлово) учение, – послушай, что говорит, исполнившись Святого Духа: «О, исполненный всякого коварства и всякого злодейства, сын диавола, враг всякой правды!»(Деян.13:10)!

Дурен не всякий укор, но укор напрасный, – за него и Христос определил наказание, – а делающий это в надлежащее время подражает врачу, режущему в надлежащее время и резаньем устраняющему гниль. Это именно Павел и делает: «Перестанешь ли ты совращать с прямых путей Господних» (Деян.13:10)? Но он не принимает твоих слов, Павел; употреби какое-либо апостольское решение, отврати язык, загради его уста, останови злой поток. Итак, что он делает? Показывая, что у него война не против людей, говорит: «И ныне вот, рука Господня на тебя» (Деян.13:11). Сам, сказавший: «Се, Я с вами во все дни до скончания века» (Мф. 28:20), был тогда и с Павлом; и он (Павел), имея это обещание, призывает Его, считает для себя справедливым сделаться мстителем, применить силу и устранить препятствие. «И ныне вот, рука Господня на тебя». Сколь велико снисхождение Христа, сколь велико дерзновение Павла – как он поражает (его) приговором, и Христос тотчас соглашается с говорящим! Что значит – «рука Господня»? Сила, поражающая противное. Она была всюду с ними (апостолами), повинуясь с готовностью, делая их дело жатвою, не допуская труда, ни бедствия, но устраивая по-Своему. И стал он слепым, «до времени» (Деян.13:11). Замечаешь ли мщение в соединении с человеколюбием? Ведь этот приговор – вразумление, а не наказание, – исправление, а не уничтожение. Потому именно он не иссушил руки, не вырвал языка, громко говорившего злые речи, не искалечил ноги, но – самые глаза. Так как он сам этим был исцелён и удалён от греховного пути и гибельного состязания, то и на него налагает такое же врачевство, как бы говоря: и я подвизался в худом, и я видел перед собою смерть; из-за этого я хорошо ослеплён, чтобы видеть лучшее; и к тебе прилагаю это врачевство: ослепляю твои внешние глаза, чтобы открыть твои внутренние очи. Тогда правитель, увидев происшедшее, уверовал. Видишь ли, что гора сделалась равниною, холм смирился, жатва совершена, сжатое приготовлено, зрелый плод собирается, и Павел не терпел ни усталости, ни бедствия, но простым словом уловил правителя? Потому Он называет Евангелие жатвою – по быстроте и легкости, какую оно доставляло им.Так был уловлен и тот евнух, иноземец и иноплеменник, обладавший великим могуществом, – и не было потрачено там даже сколько-нибудь времени или труда: одновременно он (апостол) взошёл на колесницу и начал наставление, вернее же – до этого восхождения; и удивительно, что иноземец и иноплеменник, напыщенный могуществом, – так как в его руках была немалая власть, – позвал бедного, нищего, неизвестного, с которым никогда не виделся и не знался, – его-то и позвал, и возвёл, (на колесницу) и посадил с собою. Кто это сделал? Тот, Кто сказал: «Се, Я с вами во все дни до скончания века», – Он сделал вход весьма желательным и иноземца приготовил к любомудрию, гору смирил и неизвестного сделал (для него) ближе всякого знакомого. Не просто пробегай, не считай это дело простой историей, но подумай о величии преуспеяния. Если теперешние начальники, будучи верующими, воспитываясь в смиренномудрии и ничего не имея варварского, не могут допустить, чтобы – не говорю: неизвестный, странник – но кто-либо из знакомых запросто сел с ними на площади, то как тот (допустил) странника? Не перестану говорить об этом, что именно странника, никогда не виденного, простого, на взгляд ничтожного – его и возвёл, посадил, языку его отдал своё спасение, снизошёл сделаться учеником, и просит, заклинает, умоляет, говоря: «Прошу тебя сказать: о ком пророк говорит это?» (Деян.8:34) и с большим вниманием принимает, что тот говорит. И не только (принимает), но, приняв, не остался беспечным, не отсрочил, не сказал: возвращусь в свое отечество, увижу друзей, домашних и родственников, – что теперь говорят многие из христиан, призываемых к крещению: возвращусь (говорят они) в своё отечество, увижу жену, увижу детей и моих родственников; в их присутствии, в сопраздновании их со мною, я и воспользуюсь крещением, приобщусь благодати. Но тот иноземец не сказал тогда этих слов, и хотя был иудеем и научен тщательно наблюдать места, особенно же постоянно ему внушалось наблюдать это место, почему он предпринял и далекое путешествие, чтобы поклониться на том месте, на котором повелел Бог, – он однако же, сразу отвергши весь тот обычай и оставив такое наблюдение, как только было закончено слово, и как увидел он источник возле пути, говорит: «Вот вода; что препятствует мне креститься» (Деян.8:36)? Видишь ли, что опять жатва совершается? Видишь ли, что нисколько не было потрачено времени, но сразу и земля приняла, и пышный колос произвела, и гроздь сделался зрелым? «Вот вода», – говорит. Не искал он ни стен, ни золотого потолка, ни заготовки одежд, ни обуви; но так как у него была воля приготовлена, он кипел желанием, был воспламенён ревностью, то тотчас прибёг к благодати и побуждает учителя поруководствовать его к тайноводству и приобщить к тем бессмертным и страшным Тайнам. Поэтому и тот сейчас согласился, одобрив готовность, и крестил его. Значит, Он называет Евангелие жатвою – по легкости, какую оно доставляло им.

Так же и в другом месте говорится, что внимали словам Павла, потому что Господь открыл сердце их внимать словам его. А когда слышишь, что Он горы смиряет, жатву совершает, делает плод зрелым и много облегчает, – не лишай верующих их величайших преуспеяний, потому что Он не насиловал свободу воли, не оскорблял самодовлеемость, но содействовал, помогал, простирал руку. Если бы всё было (делом) Его, то ничто не мешало бы всем спастись; но теперь одно бывает Его, а другое – приступающих: приступающих – пожелать и избрать, выказать от себя много готовности и искренней веры, а Его – доставить дары, сделать слово легко познаваемым и учение ясным, повергнуть семена и помочь слушанию стать зрелым. Итак, помышляя обо всём этом, и мы возьмём Его в труд за добродетель союзником и помощником, привнося всё от себя. Если в деле, соединённом с такой трудностью, Он так легко преуспел не в одном, двух, двадцати городах, но всюду во вселенной, – разумею именно проповедь и учение, – так что вся земля, насколько солнце её озирает, оказалась засеянной и изобилующей прекрасным этим плодом, то вполне очевидно, что и в трудах за добродетель Он будет содействовать нам, если только мы не будем беспечны и холодны, но будем привносить от себя своё – готовность, усердие, желание, мысль, неусыпность, попечение, свободу от житейских дел, искание будущего и каждодневное к нему стремление. Если мы будем доставлять это с тщательностью, то и от Него всё последует; и, когда так будет, мы достигнем небесных благ, – которых да сподобимся все мы достигнуть благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.Беседа 11Беседа его же, сказанная после того, как предварительно говорил другой, очень старый, – об Елеазаре и семи отроках²¹.

Как цветиста эта духовная маслина! При своих престарелых ветвях, она принесла нам зрелый плод. Не таковы растения земли, каковы деревья Церкви: те, достигши старости, теряют потом большую часть листьев и, если какой принесут плод, приносят его отцветшим и вялым; а эти, когда достигнут старости, тогда особенно изобилуют плодом. Это именно можно видеть и на говорившем сегодня; потому и я решил молчать: нужно было молодому молчать, в присутствии стольких стариков и умеющих говорить. Так наставляет нас и Божественное Писание: когда оно беседует с молодым, говорит: «Говори, юноша, если нужно тебе, едва слова два, когда будешь спрошен, говори главное, многое в немногих словах»(Сир. 32:9,10). Со старцем оно не беседует о таких ограничениях, но, оставив его, позволяет и вне таких пределов состязаться; и опять, дивясь удовольствию от сказываемого, когда сказывается с разумом, (Премудрый) так говорит: «Разговор веди ты, старший, – ибо это прилично тебе, – с основательным знанием, и не возбраняй²²музыки” (Сир. 32:4,5). Что значит: «не возбраняй музыки»? Этим показывает, что не так приятны слушателям флейта, кефара и свирель, как учение старца, предлагаемое с точным знанием. Сравнивая удовольствие с удовольствием, он говорит, что это намного могущественнее того, и это господствует, а то ему уступает; потому и говорит: помешаешь «музыке», то есть, не дозволишь ей являться, затемнишь её, закроешь её.

Потому именно и нам нужно было молчать и слушать, а ему говорить и учить; но, – что часто я говорил, это и теперь скажу, – я не переношу ни вашей требовательности, ни принуждения с их стороны (т.е. старших); потому опять приготовляюсь к обычному состязанию, к трудному делу, к речи, пользуясь большим удобством, не вследствие собственной силы, но готовности со стороны вас, слушателей. Ведь и недавно²³ также слово не потонуло, унесшись на такую глубину, и нигде у вас не потерпело крушения, проходя столь широкое море; а причина тому та, что нигде нет скал, ни подводных камней, ни утесов, но всюду море спокойнее пристани; и оно (слово) сопутствовалось до тихой пристани, как бы некоторым ветром, дующим в корму, усердием вашего слушания. Сразу оно и сходило с нашего языка, и все принимали его с распростертыми руками, и хотя в нём было много трудности, – такова именно была природа недавних мыслей, – однако ж избытком усердия и напряжением ума вы со всей тщательностью ободряли нас в труде и сделали трудное легким. Вы не дозволили (слову) упасть ни на камень, ни в терние, ни на дорогу, но всё приняли в тучную и плодородную пашню, в глубину вашей души. Потому мы и видим ежедневно, что пышные посевы питаются легкими веяниями (Святого) Духа вместо ветра, и зрелище ежедневно у нас бывает блестящим.

Потому именно и сегодня я желал бы заняться остающимся (у меня). Но что я испытываю? Хор Маккавеев стоит перед моими глазами и, осиевая мою мысль блеском своих ран, зовёт нашу речь к своей красоте. Но пусть никто не считает неблаговременным для слова, что, между тем как день борьбы завтра, мы сегодня плетём венки, и объявляем победный знак до надлежащего времени войны. Ведь если, при совершении браков, брачующиеся и опочивальни устраивают раньше назначенного дня, и украшают свои дома венками и занавесами, то тем более мы будем делать это, так как этот брак духовнее, сочетается не муж с женой, но Бог с душами людей. Потому не погрешил бы кто-нибудь, назвав душу мучеников невестой, невестой духовной, – потому что и они приносят свою кровь в качестве приданого, – приданого, никогда не истрачиваемого. Но время похвал пусть ждёт нас до завтрашнего дня, а сегодня будем исправлять более немощных из наших братий. Так как многие из очень простых, по недостатку своей мысли, увлекаясь врагами Церкви, не имеют надлежащего мнения относительно этих святых, и не считают их в то же время в остальном сонме мучеников, говоря, что они пролили свою кровь не за Христа, но за закон и за писание закона, будучи заколоты за свиное мясо, – вот именно мы исправим эту их мысль, потому что и стыдно было бы совершающим торжество не знать основания торжества.

Итак, чтобы, при общей радости всех, не скорбели только болеющие этим, но обнимали бы подвижников неподдельной мыслью и смотрели бы на них чистыми очами, мы поднесём сегодня успокоительное для их мысли и подготовим к тому, чтобы завтра они пришли на духовное торжество с светлым настроением и чистой мыслью. Я настолько не отказываюсь считать их наряду с остальными мучениками, что даже объявляю их более блестящими. Они подвизались тогда, когда ещё не были сломаны медные врата, не снят был железный засов, когда ещё грехвластвовал, проклятие процветало, крепость дьявола стояла, и жесток был еще путь такой добродетели. Теперь даже совершенные отроки и много нежных девиц и незамужних всюду во вселенной вооружились против власти смерти; а тогда, до пришествия Христа, даже праведники сильно трепетали. Моисей убежал по этому страху; и Илия из-за этого тайно ушёл в сорокадневный путь; и патриарх Авраам из-за этого советовал своей жене говорить, что «я сестра его, а не жена». И к чему говорить об остальных? Сам Пётр так боялся смерти, что не перенёс угрозы даже привратницы, – потому что страшна она была и недоступна, ещё не были yсечены её жилы, ни могущество её не было уничтожено. Но, однако, эти (Маккавеи) преодолели и побороли её, когда веяло таким страхом от неё. Так как имело уже взойти Солнце правды, то что днём бывает, и тогда произошло. Как для нас является светлое утро, когда ещё не явилось даже солнце, когда ещё не видны бывают лучи, а свет лучей осиевает вселенную издали, – так и тогда произошло. Так как имело прийти Солнце правды, – тьма робости, наконец, уничтожилась, хотя Он и не присутствовал ещё по плоти, а был вблизи, в преддверии, и уже касался самых вещей.

Итак, что они выказали много мужества, подвизавшись в такие времена, всякому, конечно, очевидно; а что они получили раны также за Христа, – это я уже попытаюсь показать. За что они страдали, скажи мне? За закон, скажешь, и писание закона. Значит, если бы явился Христос, давший тот закон, – не очевидно ли вполне, что, пострадав за закон, они выказали бы всю ту твердость за Законодателя? Итак, сегодня вот это покажем, – что Христос есть Законодатель. Кто это говорит? Знающий ясно ветхое и новое, – Павел, учитель вселенной. В Послании к Коринфянам он так говорит: «Не хочу оставить вас, братия, в неведении, что отцы наши все были под облаком, и все прошли сквозь море; и все крестились в Моисея в облаке и в море; и все ели одну и ту же духовную пищу, – говоря так о манне, – и все пили одно и то же духовное питие», – говоря так о воде из камня (1Кор. 10:1-4). Потом, показывая, что Христос совершал эти чудеса, присоединил: «ибо пили из духовного последующего камня; камень же был Христос» (1Кор. 10:4). И естественно: не природа камня изводила воду и те потоки, но сила Христа, поражая камень, заставляла источники истекать. Потому он и назвал камень духовным, и сказал, что он следовал (за ними); чувственный же камень не следует, но находится на одном месте; всюду присутствующая и во всём чудотворящая сила – она прорвала и камень. Если иудей не может выносить этих слов, мы победим его собственным его оружием, не беседуя ни о чём из Павла, Петра и Иоанна, но из его пророков, чтобы он знал, что у него дела, а у нас понимание (их).

Итак, кто из пророков это говорит, – что Он дал Ветхий Завет? Освящённый от утробы (матери) Иеремия, сиявший в юности. Где и когда? Слушай его слова, и из сказанного ясно научись. Итак, какие это слова? «Вот наступают дни, говорит Господь»(Єр. 31:31). Сначала, он вдруг поднимает слушателя, и пробуждает дух слушающих, показывая, что не его это слова, но пославшего его Бога. «Вот наступают дни». Потом показывает, что он с нами беседует о будущих вещах. Итак, каким образом Он дал Ветхий (Завет), если беседует о будущем? Подожди и не беспокойся, и тогда ясно увидишь блеск истины. Когда он это говорил, закон был дан и нарушен, а новый ещё нет. Итак, уяснив это в ваших мыслях, примите разрешение недоумений для многих. «Вот наступают дни, говорит Господь, – обозначая настоящее время, – когда Я заключу с домом Израиля и с домом Иуды новый завет, не такой завет, какой Я заключил с отцами их»(Єр. 31:31,32). Спрошу иудея, спрошу немощного брата: кто дал Новый Завет? Конечно, всякий скажет, что Христос. Итак, Он и Ветхий (дал), – потому что сказавши, что «заключу с домом Израиля и с домом Иуды новый завет, не такой завет, какой Я заключил», (тем) показал, что Он завещал и тот; итак, обоих Заветов один Законодатель. А когда, скажи мне, Он завещал Ветхий? «В тот день, когда взял их за руку, чтобы вывести их из земли Египетской» (Єр. 31:32). Смотри, как Он показал и легкость исхода, и Свою нежную любовь, и безопасность тогдашнего изведения, и что все египетские чудеса совершал Он. Тем, что Он сказал: «когда взял их за руку, чтобы вывести их из земли Египетской», обозначил все чудеса, – потому что тот исход был по необычайным знамениям. И «тот завет Мой они нарушили, хотя Я оставался в союзе с ними, говорит Господь». Итак, отсюда очевидно, что один Законодатель Ветхого и Нового Завета. Здесь, если кто тщательно вникнет в сказанное, – увидит, что оно полно немалого затруднения, – потому что, говоря о причине, по которой Он намерен давать другой Завет, назвал его Новым, то есть, необычным: «Я заключу…, – говорит, – новый завет, не такой завет, какой Я заключил с отцами их…; тот завет Мой они нарушили, хотя Я оставался в союзе с ними, говорит Господь» (Єр. 31:31,32). И потому, нужно было, чтобы они были наказаны, понесли крайнее возмездие и подверглись тяжкому мщению, – за то, что, вкусив столько чудес и получив закон, они нисколько не сделались лучшими. Но Он не требует от них возмездия, но обещает даже больше прежнего.

Итак, сегодня следовало бы присоединить решение и этого затруднения; но так как у нас слово стремится к другому, и мы желаем воспитывать вас так, чтобы не всё от нас учиться, но находить и самим кое-что, – оставляю это для вас, – ищите и найдите. Если увидим, что искали, но не нашли, – тогда и сами протянем руку; а чтобы нахождение сделалось для вас легче, я уже скажу вам наперёд апостольские места, в которых особенно можно найти сокровище и решение этого затруднения, – именно, он (апостол) рассмотрел этот предмет и разрешил в посланиях к римлянам, галатам и евреям. Те, которые трудолюбивы, в состоянии будут найти это решение, обратившись к посланиям, если в промежуточные эти дни вы не предадитесь неуместным собраниям, ни глупой болтовне, но будете отыскивать сокровище с настойчивой заботой о сказанном. Оставив пока это нерешённым, приступим к следующему далее. А что это следующее? «Но вот завет, который Я заключу с домом Израилевым после тех дней, говорит Господь: вложу закон Мой во внутренность их и на сердцах их напишу его, и буду им Богом, а они будут Моим народом. И уже не будут учить друг друга, брат брата, и говорить: «познайте Господа», ибо все сами будут знать Меня, от малого до большого, говорит Господь, потому что Я прощу беззакония их и грехов их уже не воспомяну более» (Єр. 31:33,34). Сказав о Ветхом Завете, который Он дал, сказав и о Новом, который Он намерен дать, Он описывает также красоту его, показывает черты его и полагает друг за другом признаки, чтобы ты знал, как велико различие Нового в отношении Ветхого, – различие, не противоположность, – как велико преимущество, как велик блеск, как велико сияние даров и благодати.

Итак, в чём черты Нового? «Вложу закон Мой во внутренность их и на сердцах их напишу его». Ветхий закон был написан на каменных скрижалях, и, когда первые скрижали были разбиты, Моисей иссёк опять другие и, там начертав письмена, сошёл со скрижалями, по природе сродными бесчувствию принимающих. А Новый не так, – потому что не были иссечены скрижали, когда давался Новый Завет, – но как и каким образом? Слушай повествующего Луку: «При наступлении дня Пятидесятницы все они были единодушно вместе, – говорит, – и внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились. И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святаго, и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать»(Деян.2:1–4). Видишь ли, как пророк ясно предвозвестил это издавна, сказав: «Вложу закон Мой во внутренность их и на сердцах их напишу его». Благодать Духа, данная Богом, чтобы она обитала в мыслях их, сделала их живыми столпами²⁴… и прикрывает мысль эту Своею славою; потому и говорил (апостол), что он послан был проповедывать «не в премудрости слова, чтобы не упразднить креста Христова» (1Кор. 1:17), – и опять: «Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие?» (1Кор. 1:20) – здесь всюду говорит о Кресте. “Ибо, – говорит, – и Иудеи требуют чудес, и Еллины ищут мудрости; а мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие, для самих же призванных, Иудеев и Еллинов, Христа, Божию силу и Божию премудрость; потому что немудрое Божие премудрее человеков, и немощное Божие сильнее человеков» (1Кор. 1:22-25); глупым Божиим и немощным Божиим он называет Крест, не потому, что это глупо – что мудрее его? – и не потому, что немощно – что сильнее его? – но выражает мнение неверующих, которое они имели относительно этого предмета. Потому и выше он говорил: «Слово о кресте для погибающих юродство есть, а для нас, спасаемых, – сила Божия» (1Кор. 1:18). Но должно заимствовать суждение о предметах не от погибающих, – а то ведь больные считают горьким даже мёд, но это вина болезни, а не приговор мёду. Так именно и Крест для внешних кажется глупым делом, но он не таков в действительности.

Потом, показывая, что (Крест) не только не есть глупое, но даже очень мудрое дело, и не только не немощное, но даже очень сильное, – он сравнивает преуспеяния его и с творением, и с Ветхим (Заветом), и с внешней мудростью, и показывает, что чего не нашла ни внутренняя мудрость, или внешняя, чему не научились многие из людей из творения, в чём не попользовались от Ветхого, в этом имело силу кажущееся глупым и немощным, – кажущееся, не таковое в действительности. Поэтому он, обладая доказательством из самых дел, выходит с большим дерзновением на борьбу – прежде всего против внешней мудрости, и говорит: «Где мудрец?» (1Кор. 1:20). Что значит: «Где мудрец»? Он как бы говорил: где учения философов? Где ораторов? Где учёных? Где писателей? Исчезли все, погибли и упразднились. Так была блестяща победа, что даже в конце они не являются. Потому, когда они так исчезли из виду и были развеяны как бы некоторая пыль, он так спрашивает и говорит: «Где мудрец?». Явился Крест, и всё то было разрушено; раздался голос проповеди, и рассеялось легче паутины. «Где мудрец»? Где хвастливость речей? Где красота красноречия? Где сила хитрых умозаключений? Где стремительность слов? Где острота языка? Где собрания и заседания? Все это рассеяно, погибло, истреблено, исчезло и обратило тыл. «Где книжник» (1Кор. 1:20)? Где, говорит, (дела) иудеев? Проповедь и ими овладела и, как солнце, покрыла тень. В чём столько времени в одном, народ был бессилен, законе, – в этом, с большим изобилием, всюду преуспел Крест, уничтожив грехи, даровав оправдание, приготовив святых людей, наставив в богознании, став руководителем на Небо. Потом, оставив иудейское, опять возвращается к эллинскому: «Где совопросник века сего?» (1Кор. 1:20). Здесь он намекает на еретиков и умозаключателей, которые до этого были острие меча, а когда явился Крест, были поражены легче всякой глины. «Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие»? Опять вооружается против эллинской мудрости. Что значит: «обуи»? (Этим словом) показал, что она глупа; и действительно (такова) она была. И их «и грехов их… и беззаконий их не воспомяну более» (Єр. 31:34). Пророк описывает нам блеск Ветхого (Завета); а апостол сопоставляет тот и другой, так как он боролся с иудеями; сказав выше: «Не на скрижалях каменных, но на плотяных скрижалях сердца», здесь (говорит): «не буквы, но Духа, потому что буква убивает, а Дух животворит» (2Кор. 3:3,6).

Некто собирал дрова в субботу, и был побит камнями (Чис. 15:32,36). Видишь ли, как буква убивает, то есть, закон наказывал? А знаешь ли, как Дух животворит? Входит некто, исполненный множества зол – кто распутничал, хищничал, был любостяжателем, прелюбодействовал, достиг всякого порока, уже умерщвлён был грехом; берёт его благодать Духа в купель, – и распутника делает сыном Божиим, умерщвленного грехом рождает для жизни. Это значит: «а Дух животворит». Как животворит? Не требуя отчета в прегрешениях, по пророку: «Прощу беззакония их и грехов их уже не воспомяну более»(Єр. 31:34). Спроси опять иудея: где так было в законе? Но он не сможет указать. И собиравший дрова побивался камнями, и блудница сожигалась, и Моисей лишился земли обетования за один грех; а при благодати, совершившие неисчислимые ужасы рождаются в жизнь, вкусив крещения, и от них не требуется никакого возмездия за прегрешения. Потому и Павел говорил: «Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники – Царства Божия не наследуют. И такими были некоторые из вас; но омылись, но освятились, но оправдались именем Господа нашего Иисуса Христа и Духом Бога нашего»(1Кор. 6:9-11). Видишь ли, как блещет пророческое, – что «прощу беззакония их», – как сияет апостольское, – что «Дух животворит»?

Желаешь ли знать также другое, – апостола Павла, говорящего, как в короткое время он прошёл всю вселенную? Выслушай, что он говорит: «Благовествование Христово распространено мною от Иерусалима и окрестности до Иллирика»; и опять: «Ныне же, не имея такого места в сих странах, а с давних лет имея желание прийти к вам, как только предприму путь в Испанию, приду к вам. Ибо надеюсь, что, проходя, увижусь с вами и что вы проводите меня туда, как скоро наслажусь общением с вами, хотя отчасти» (Рим. 15:19,23,24). А если один апостол в короткое время прошёл большую часть вселенной, – подумай, как уловили ее всю также другие. Потому и говорил он: Евангелие проповедано «всей твари поднебесной» (Кол. 1:23), – объясняя пророческое: «все сами будут знать Меня, от малого до большого». Но, что Христос дал закон, – из этого очевидно; и что, будучи закланы за закон, они проливали свою кровь за Законодателя, – и это ясно. Прошу, наконец, вашу любовь прийти на торжество с большой готовностью; устремитесь к ранам мучеников, как пчёлы из ульев, и уважьте их мучения, нисколько не боясь длинного пути. Ведь если старец Елеазар пренебрёг огнём, и мать тех блаженных перенесла столько мук в крайней старости, то чем вы сможете оправдаться, чем извиниться, не пройдя для созерцания той борьбы даже небольшого расстояния?²⁵

* * *¹Плодом святитель называет падение Евтропия, который почти за 30-ть дней до настоящего момента был лишён своего высокого положения.²У Миня замечено: в аллегорическом смысле говорится о падении Евтропия; последний был сослан в 399 году, в конце августа, а беседа была сказана спустя почти 30-ть дней после этого события; следовательно, в конце сентября того же года, т.е. 399.³Здесь, по-видимому, пропуск.⁴В слав. тексте читается: «Собери… пророки студныя Вааловы четыреста и пятьдесят, и пророков дубравных четыреста» (1Царів. 18:19); «поймайте пророки Вааловы… – и яша их… – и закла их» (1Царів. 18:40).⁵В объяснение заглавия следует заметить: 1) в Дрипие, отстоявшем от Константинополя около 6-ти верст (σημείον milliarius, т.е. 1000 шагов; следов., 9Х10009000 ш. 3000 с. 6 в.), была церковь в честь апостола и мученика св. Фомы; 2) под царицей разумеется Евдокия, супруга имп. Аркадия.⁶Перевод П.Юнгерова – Редакция «Азбуки Веры»⁷Под царём разумеется император Аркадий.⁸К этой беседе нужно заметить: 1) имена двух епископов неизвестны, но один был старый, а другой молодой; 2) прославляется имп. Феодосий Великий, умерший 17 января 395 года, и отсюда вероятно, что святитель говорил в 399 году в день кончины императора; 3) упоминаются два узурпатора царской власти: первый – Максим, второй – Евгений; 4) обличается христианская секта, называвшаяся «кафары» (καθαρός чистый), которая была тогда в Константинополе многочисленна и имела там своего епископа.⁹Здесь, по-видимому, недостаёт отрывка, где святитель противополагал скромность ап. Павла бесстыдству кафаров.¹⁰Св. оратор уподобляет человеческую душу проливу Эврипу, Εϋριπος, отделяющему о. Эвбею от материка. Некоторые древние эллинские писатели сообщают, что течение в этом проливе сменялось по семи раз днём и ночью («Pauly, A». Real-Encyclopädie etc. Stuttg. 1844. Bd. Ill, S. 305).¹¹Есть предположение, что эта беседа была сказана святителем на Пасхальной седмице. Между предыдущей беседой и этой, в Ватиканском списке, имеется беседа против зрелищ в ипподроме и театре.¹²Эта беседа была сказана святителем между Пасхой и 1-м воскресеньем после Пасхи. Она имеет целью обличить неправду ученых язычников, называемых здесь «эллинами», и заблуждение «иудеев», хвалившихся Авраамом, как своим отцом по плоти. В посрамление тех и других, святитель заставил предварительно готов прочитать на их родном языке из Евангелия и дать объяснение. В Константинополе были тогда православные готы.¹³Святитель называет египетскую роскошь при Моисее именем города Σύβαρις, основанного в Лукании поселенцами из Эллады в 720 г. до Р. X. В цветущее свое время город имел до 100 000 жителей, образ жизни которых отличался крайней роскошью и стал пословицей («Pauly A., Bd. vi, S. 1524).¹⁴Здесь некоторый пропуск в тексте.¹⁵Богословский термин οίκονομία, где разумеется главным образом воплощение Господа. Обычная его передача через «домостроительство» не точна, потому что νέμω (откуда – νομία из – νεμία) значит: раздавать части, пасти, управлять. Ср. Лк. 12:42: δ πιστός οίκονόμος верный «эконом».¹⁶По Миню (точнее, по Монфокону † 1741) эта беседа произнесена во 2-е воскресенье после Пасхи, когда в самую Пасху святитель сильно говорил против увлечения зрелищами, и когда в Великую Пятницу или Субботу, действительно, было это увлечение со стороны народа. Обличительное слово в Пасху имело такое действие, что в 1-е воскресенье после Пасхи собралось чрезвычайно много слушателей, которые были, однако, раздосадованы, так как святитель уступил беседование прибывшему к тому времени сюда галатийскому епископу Леонтию. Но Маттэи думает иначе: по нему обличительное слово было в Великую Субботу, в самую Пасху говорил Леонтий и в 1-е воскресенье после Пасхи говорил сам святитель эту, 9-ю беседу. Ещё не мешает заметить, что, вопреки Монфокону, Маттэи весьма не одобряет составителя заглавий перед беседами, за его грамматику, и, между прочим, в сейчас приведённом заглавии.¹⁷ Ἐπαρχος τελών, в обязанность которого входило заведование сбором податей (φορολογία).¹⁸В этой беседе святитель пользуется тремя терминами, трудно передаваемыми по-русски, так что относительно их необходима оговорка. Это – κατασκευή со своим глаголом κατασκευάζω (у нас «вывод», как данное к мнению и заключению), ψήφος («мнение», как определённая мысль, но не выраженная в слове) и άπόφασις («заключение», как мысль, выраженная в слове). Для ясности пользуемся таким сравнением. Пока корабль не снаряжён, все его принадлежности – χατασχευή; корабль, совсем готовый к плаванию – ψήφος; корабль в момент своего полного хода – άπόφασις. Ін. 5:17-18 разлагается так. «Равен ся творя Богу», поскольку лишь мыслится, – ψήφος или δπόυσια «предположение», а поскольку «так» сказано – άπόφασις. К этому: κατασκευή – 1) заявление Господа: «Отец Мой»; 2) факт: «разоряше субботу». В конце беседы святитель и спрашивает: почему ты «Отец Мой» называешь заключением Господа, а «равен Cя творя Богу» (на основании: «разоряше субботу») считаешь предположением иудейским (δπόυοια ψήφος), когда то и другое у евангелиста связаны. Между тем еретики допускали первое, но никак не могли допустить второе, и считали его иудейским мнением. (Прим. переводчика).

¹⁹У Миня эта беседа приурочивается к церкви апостола, как говорится в заголовке, но неизвестно, какого. Маттэи думает определеннее: местом считает церковь апостолов и временем – 30-е июня, когда празднуется память 12-ти апостолов. В доказательство он указывает: 1) на слова святителя: Είς άποστόλων παραγινόμε θαθήκας мы приходим к гробницам апостолов; 2) исходное для святителя Мф. 9 есть только часть церковного чтения Мф. 9:36-10 (у нас зачало 34-е), – чтения, приуроченного к 30-му июня; по Маттэи, на это чтение святитель намекает словами: τών σήμερον άναγνωσθέντων άψώμεθα займемся читанным сегодня. – Предварительно беседовал некоторый неизвестный епископ, возраст которого принятым мнением определяется в 52 года.²⁰Так передаём άνθύπατος, оставленное в славянском тексте без перевода. Разумеется чиновник в роде нашего вице-губернатора.²¹Произнесена была святителем накануне дня памяти мучеников Маккавеев, который тогда праздновался также 1 августа. Говоривший предварительно – неизвестен.²²В Библии: καί έμ ποδίσης и не возбрани.²³Неизвестно, какая это была беседа.²⁴Некоторый пропуск в тексте.²⁵Эта беседа не имеет обычного заключения. Источник: Творения святого отца нашего Иоанна Златоуста, архиепископа Константинопольского, в русском переводе. Издание СПб. Духовной Академии, 1906. Том 12, Книга 1, Одиннадцать бесед св. Иоанна Златоуста, с. 282-357.